Неприкаянные письма

У меня шею сзади заломило. Следил за мной кто-то, что ли? Молча, через рыбий глаз линзы дверного глазка?

Я поспешила обратно, назад к лифтам, шлепнула по кнопке, задыхаясь от возбуждения. Мне грезился Маршалл, стоявший за закрытой дверью в ожидании моего унижения. Только даже если бы каким-то чудом он и узнал – не в его стиле было такое. Вообразила себе психопата, незнакомца-убийцу – или его, ужасно изменившегося, до неузнаваемости.

– Ну давай же, давай!

Только лифт было не уговорить. Долго ли я ждала? Меня вообще здесь быть не должно. Только время теряла. Я ринулась по другому концу изгиба коридора, туда, куда еще не заходила. Но не увидела никакого указателя «Запасной выход» или «Лестница», хотя дошла до самого конца, а затем медленно пошагала обратно, внимательно оглядывая каждую дверь по пути.

Должна же быть лестница, хотя бы и только на случай пожара. Наверняка противозаконно возводить многоэтажные здания без путей спасения от огня. В большинстве крупных гостиниц таких не один. И все ж не нашла я никаких дверей, которые можно было бы открыть без ключа, не могла и припомнить, чтоб указатель выхода бросался мне в глаза и на другой стороне.

Вернувшись к шахте лифта, вглядываясь в другую половину длинного изогнутого коридора, я вспомнила песню про голодную гостиницу, «построенную в форме улыбки».

Тогда я и поняла, что лифт не придет никогда, сколь бы долго я ни ждала. Честно сказать, я не удивилась, обнаружив, что в моем телефоне пропал сигнал связи. Могу им фотографировать, это послание наговорить на диктофон, только чем бы мне это помогло?

В конце концов придется воспользоваться ключом, потому как всего одно и осталось, чтоб попытаться. Может быть, он откроет обыкновенную комнату с окном, выходящим на парковку, и с телефоном, который работает. Только не думаю я, что это какой-то сон.

Я раздумывала о своей детской вере в то, что дети создаются людьми, видящими совместные сны, и думала о песне, сочиненной им для меня, а теперь я, похоже, в ней и оказалась (жаль, никак не могу припомнить, чем она кончается!).

Может, нам обоим вместе привиделась во сне эта гостиница, и, может, ключ откроет дверь, за которой он ждет меня, и это будет подобно той одной ночи, что мы провели вместе, только длиться она будет – всегда.

Или это может просто оказаться концом.

Николас Ройл

Николас Ройл – автор книги First Novel («Первый роман»), а также шести более ранних романов, в их числе The Director's Cut («Режиссерская версия») и Antwerp («Антверпен»), и сборника рассказов Mortality («Смертность»). Вдобавок он опубликовал свыше сотни рассказов. Составил девятнадцать антологий и является редактором серии «Лучшие британские рассказы» («Солт»). Старший преподаватель Городского университета Манчестера, ведет курс писательского творчества, к тому же возглавляет «Найтджар пресс», которое выпускает ограниченным тиражом дешевые книжечки рассказов, а еще он редактор «Солт паблишинг».

«Как и большинство моих произведений, этот рассказ на восемьдесят процентов правдив, и трудность для меня (и, надеюсь, удовольствие для читателя) в том, как представить то, что составляет двадцать процентов. Не всегда и даже не часто это самая странная часть».

Николас Ройл Л0нд0н

Иэн – то еще имечко, согласны? Мне известны с полдюжины Иэнов. Одному-двум за тридцать, двое-трое примерно моего возраста, а парочке уже далеко за семьдесят. Одно из тех имен, что не бывают ни модными, ни немодными.

В то время я работал в основном редактором у одного мелкого издателя и был весьма осведомлен, что редакторы (и литературные агенты) пристраиваются в социальные сети на свой страх и риск, потому как для писателей-новичков нет лучшего способа завести знакомство. Меня в Твиттере подкараулил малый по имени Иэн. Возможно, «привязался» было бы как раз le mot juste[48], хотя и не понимаю, отчего я пользуюсь этим выражением, а не говорю «точным словом», ведь мне, самоопределяющемуся забубенному северянину, ничего не остается, как скорбеть о людях, которые щедро сдабривают свои газетные колонки или посты в соцсетях французскими и латинскими выражениями, призванными создать впечатление вальяжной уверенности автора в себе, какую вселяет только Оксбридж[49].