Неприкасаемые (другой перевод)

Дорогой мой друг!

От всей души благодарю Вас за добрые советы. Вне всякого сомнения Вы правы. И совершенно справедливо считаете, что все происходящее со мной отражает мою сущность и что я сам разматываю свою судьбу, словно паук нить паутины. Вы говорите, что «во мне самом кроется причина того, что меня гнетет, но свобода моя остается даром божиим». Увы! Я утратил способность к философствованию. А теперь к тому же еще и заболел. Я словно раздвоился. Одна моя половина валяется в постели, вся во власти необъяснимых страхов, не слушает, что говорит Элен, отказывается от пищи; другая же витает где-то, с наслаждением погрузившись в некую уютную нирвану. Какая же половина на самом деле я? Не могу понять. Доктор высказался поистине великолепно: «Ему нужен отдых». Будто я и так уже не объелся отдыхом!

Но последний раз я прервался на полуслове. Разрешите мне продолжить повесть о некоем непостижимом персонаже — Жан-Мари Кере. Если память мне не изменяет, ему был объявлен бойкот. Но вот бойкоту пришел конец. В один прекрасный день с неба спустился молодой человек по имени Эрве, с цветами — роскошным букетом роз, от которого в гостиной сразу стало светлее, а к Элен вернулся утраченный дар речи.

«Ты только посмотри, что нам принес мсье Ле Дэнф!» — обратилась она ко мне впервые за… по-моему, за очень долгое время. Я был в пижаме. Подойдя к двери спальни, я поблагодарил Эрве и тотчас вернулся в постель. Розы… Эрве… уф-ф! Говорили они обо мне, и это было так забавно, точно я присутствовал на театральном представлении.

Элен: Он уже неделю такой. С ним говоришь, а он не отвечает (Вранье. Она же первая перестала со мной говорить.)

Эрве: А врач что считает?

Элен: Да ничего особенного. Говорит, что у него вроде бы легкая депрессия. Но вы ведь понимаете, как одно нанизывается на другое. То ли он из-за депрессии бросил работу, то ли работа его утомила и вызвала депрессию? Я прямо совсем помешалась. А каким он был, когда вы его знали?

Эрве: О! Это был человек замечательный! (Спасибо, Эрве. Я-то думаю, что не такой уж замечательный.) Энергичный, работяга. Всегда таскал под мышкой книги. Правда, у него и тогда бывали перепады настроения. И всегда его тянуло к крайностям. (Тут я чуть было не накинулся на него с бранью. Куда он сует свой нос?)

Элен: Что же, по-вашему, мне теперь делать?

Эрве: Надо вытаскивать его из этого маразма. Ему необходимо найти какое-нибудь занятие. Вы имеете на него влияние?

Элен: Да, какое-то, наверное, имею.

Эрве: Тогда заставьте его согласиться на что угодно. (Ха-ха! Нашелся добряк! Почему бы мне не стать садовым сторожем, пока он тут разглагольствует?!) Мне, во всяком случае, кажется, хоть я и не врач, что его надо чем-то занять. Потом подыщем для него что-нибудь получше, более приемлемое. Но сначала нужно, чтобы он начал выходить из дому и жить нормальной жизнью. Но так или иначе, вы не одна. Я рядом.

Да-а, он всегда наготове! Этакий симпатичный маленький скаут! Совсем как раньше. Несколько реплик я прослушал, потому что они оба вышли в переднюю. Потом Элен вернулась и, наклонившись, поцеловала меня.

«Мы больше не сердимся, — сказала она. — Эрве твой все правильно советует! Он считает, что ты должен согласиться на любую работу, а потом уж найдешь себе место по душе».

Я не решился сказать ей: «И придет очередная анонимка, после которой я оттуда вылечу». Лучше промолчать. Я был глубоко тронут ее заботой и вернувшейся нежностью. Наша ссора меня убивала. Итак, мы снова принимаемся за поиски. Читаем объявления. Ходим в Агентство по найму. Кстати говоря, мне нужно пойти отметиться, так как мы обязаны отмечаться, точно подследственные. Из лицея Шарля Пеги ни звука. Ворон перестал каркать, лишь только узнал (но каким образом?), что я ретировался.

Элен молится. Вы тоже молитесь. Что ж, поживем — увидим. Я не говорю, что снова обрел надежду. Я говорю только, что ожидание уже не так для меня тягостно.

Прощаюсь ненадолго. Всегда Ваш

Жан-Мари