Неприкосновенный запас

Но вот машина остановилась, словно встретила на своем пути препятствие. Я распрямился и увидел, что колеса замерли у самого обрыва — дальше двигаться не решались. Не зная, как быть, я забрался внутрь и сел на скрипучее сиденье. Потом я положил руки на баранку и стал крутить ее, словно управлял едущей машиной. Я перетрогал все рычаги, нажал на все педали. Отпустил ручной тормоз.

Говорят, что раз в жизни ружье стреляет само.

Видимо, этот закон касается не только ружей — старый фронтовой автомобиль вдруг сам тронулся с места и покатил.

Был ясный, солнечный день. Вздрагивая и переваливаясь с боку на бок, «Иван-виллис» катил по склону к озеру. Трещали кусты ежевики, из-под колес вылетали комья земли, колдобины, как подземные толчки, подбрасывали машину, но уже никакая сила не могла остановить старый автомобиль. Он летел вперед, набирая скорость. Я же изо всех сил вцепился в баранку, но не мог управлять бегом машины, а только держался, чтобы не выпасть. Свистел ветер, мелькали деревья…

Сперва я почувствовал резкий толчок. Потом почувствовал, что уже не еду, а лечу. Лечу и одновременно слышу страшный грохот… Мне казалось, что я летел очень долго. Даже когда я очутился на траве, полет мой продолжался. Голова гудела. Земля вращалась, как карусель. И ветер звенел в ушах.

Я открыл глаза. И в ожидании боли осторожно пошевелил рукой, ногами, головой. Боль я почувствовал в плече — тягучую, ноющую. И тут мне на память пришли слова дяди Аполлона: «Если я проснусь и почувствую, что у меня ничего не болит, — значит, я умер». У меня болело плечо. Я был жив.

Я был жив, а как же «Иван-виллис»? Я поднялся на ноги. Огляделся. И моим глазам предстала страшная картина. «Иван-виллис» стоял метрах в пятидесяти от меня, уткнувшись носом в дерево. Одно крыло болталось, издавая жалкий скрежет. Одной фары не было вовсе. Из расплющенного радиатора текла струйка воды. Правое колесо было как бы вывихнуто и почти плашмя лежало на земле.

Я понял, что «Иван-виллис» погиб. И причина его гибели — я сам.

Я был жив, у меня только болело плечо, а он уткнулся в дерево, разбитый, исковерканный, неживой.

Мне стало нестерпимо страшно. Я поднялся на ноги и побрел прочь…

Целый день я слонялся у озера, не решаясь подойти к разбитому автомобилю. У меня болело плечо, и я все время трогал его здоровой рукой. Но эта боль ничего не значила в сравнении с той неотступной горечью, которую я испытывал от мысли, что из-за меня старый фронтовой автомобиль «Иван-виллис» теперь стоит в кустах ежевики разбитый, неподвижный, неживой. И раздавленные ягоды алеют на капоте, как капли крови.

Когда на исходе дня я пришел домой, разбитая машина была окружена зеваками. Дядя Аполлон стоял тут же, бледный, растерянный, поглаживал рукой раненого друга. И молчал.

Вокруг шли пересуды. Одни говорили, что это хулиганы из баловства спихнули машину под откос. Другие обвиняли неудачливых угонщиков. Дяде же Аполлону, казалось, было все равно, кто был виновником гибели «Ивана-виллиса».

Явился покупатель. Он постоял у разбитой машины, почесал затылок. Потом сам себе сказал: «Может, это к лучшему». И ушел.

Что к лучшему? То, что «Иван-виллис» разбился?

Вечером я отправился к дяде Аполлону.

Я застал его в кухне, около большого оцинкованного корыта. Лицо его было красным, волосы слиплись, на лысине поблескивали бисеринки пота, а большие сильные руки были по локоть в белой пене.

Он стирал, широко и яростно двигая руками, словно вместо мыла держал рубанок и стругал доску.

— Дядя Аполлон, — тихо произнес я.

Он обернулся, посмотрел на меня через плечо и ничего не сказал. А я остался стоять за его спиной и ждал, когда он заговорит со мной.

— Ты что пришел, Валера? — наконец спросил он.

— Дядя Аполлон, это я… съехал на «Иване-виллисе».

Я думал, что дядя Аполлон накричит на меня и выгонит прочь. Но мой друг даже не изменился в лице. Только внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Ты же мог разбиться, разумеешь?

— Лучше бы я погиб! — вырвалось у меня.

— Глупости! — Дядя Аполлон энергично махнул рукой, и на пол плюхнулись клочья мыльной пены. — Ты же хотел спасти его от позора. Спасибо тебе, Валера.

Дядя Аполлон замолчал, а потом мотнул своей головой и сразу перенесся в далекие годы, благо они всегда были рядом с ним.

— За несколько дней до победы ему тоже досталось. Рядом легли две мины. Тут судьба надолго разметала всех троих. Я очутился в одном госпитале, майор — в другом, «Иван-виллис» — на ремзаводе. Потом я долго разыскивал Командира. А «Иван-виллис» сам нашелся.

Дядя Аполлон через силу улыбнулся.

А перед моими глазами возник Командир, стоящий у окна, двумя руками опершись на палку. Я увидел его воспаленные веки, сизые волосы, выбившиеся из-под фуражки, глубокие складки у рта. Никогда еще чужие страдания по-настоящему не волновали меня. Но в эту минуту я почувствовал боль старого воина.

— Где же взять денег на врача из Сибири? — участливо спросил я.

— А? Денег? — дядя Аполлон вытер руки о фартук. — Деньги дело наживное.

— Я буду вам помогать! — воскликнул я, даже не подумав о том, как я смогу это сделать.