Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

Прибывшие в Москву депутаты — кто в военной фуражке, кто в матросской бескозырке, а кто и в цивильной шляпе — поднявшись по ступеням, выстроились друг за другом под полотнищем, приготовили мандаты и продвигаются без суеты ко входу. Летнее солнышко пригревает, ветерок взбадривает, настроение у депутатов деловито-приподнятое, хотя трудностей и забот у каждого и у всех вместе не поубавилось.

У магазинов теперь плотные очереди — за продуктами, за хлебом. Среди множества женских платков и косынок — иногда фуражки и кепки. Стоят все тесно, чем ближе к дверям — тем теснее. А на дверях висят неутешительные объявления, люди читают их и видят свое унылое отражение в чудом сохранившихся стеклах опустевших витрин. Не видят ни продуктов, ни конца своим мытарствам. Иные, притомившись, уселись тут же на обочину тротуара, судачат негромко. Иные ворчат. Некоторые даже ропщут. До чего, мол, новая власть довела — ни себе, ни людям. Ну да, с апломбом уточняют другие, себя-то небось никакая власть не забудет!

— Лучшие земли немцу отдали, хлеб малороссийский теперь не к русскому столу уходит.

— Зато замирились!

— А народу — терпеть…

Народ терпит. Обыватель брюзжит. Знает ли он, обыватель, что кто-то голодает не меньше, но впридачу и ночами не спит, все сушит мозги, все думает, как бы его, брюзгу-обывателя, уберечь — от того же немца и от той же голодухи? Но что за дело обывателю до кого бы то ни было другого! Была бы своя шкура цела да свое брюхо сыто, а там хоть трава не расти. Уж такова обывательская натура — во все времена, при любых обстоятельствах.

Но та новая, доселе небывалая власть, которая не обжиралась при всеобщем недоедании, которая не дрыхла беспечно перед лицом всеобщей беды, — та власть понимала: как ни тяжел, как ни унизителен с таким неимоверным трудом достигнутый Брестский мир, но все же — мир, все же передышка, и есть возможность преодолеть трудности, решить проблемы, поубавить забот. Есть минимум условий и максимум веры в свои силы, в правоту своего дела. Есть надежда, что послезавтра станет легче, чем было позавчера. Только бы ничто не помешало…

Но История щедра на помехи. И потому к ним всегда — даже в самые солнечные дни — надо быть готовыми.

Еще накануне съезда под сценой Большого театра обнаружили взрывное устройство. Предусмотрительный Свердлов тотчас усилил караулы, расставил на ключевых постах латышских стрелков — надежнейшую гвардию революции.

Едва лишь V съезд Советов начал свою работу, лево-эсеровская фракция потребовала расторжения Брестского договора и выразила недоверие Совнаркому. Пришлось ставить вопрос на голосование. И хотя в зале заседаний насчитывалось три с половиной сотни левых эсеров, внесенная ими резолюция о недоверии была большинством голосов отвергнута. Но тем дело не кончилось.

На другой день агенты левых эсеров Блюмкин и Андреев, предъявив поддельный мандат ВЧК, вошли в здание германского посольства и заявили его сотрудникам, будто ведется расследование по делу некоего офицера Мнрбаха, а у посла такая же фамилия… Вслед за тем германский посол граф Мирбах был убит. Сделав свое нечистое дело, убийцы поспешили укрыться в штабе отряда ВЧК, которым командовал левый эсер Попов. Более шестисот бойцов было в этом отряде, составившем ядро явно начинавшегося мятежа. Там, в Трехсвятительском переулке, в бывшем особняке Морозова, уже собрались лидеры левых эсеров — Спиридонова, Саблин, Камков, Карелин, Прошьян, Александрович… Да-да, тот самый Александрович, заместитель председателя ВЧК, который не столь давно вызволял из-под ареста Муравьева.

— Революция в опасности! — витийствовала Спиридонова. — Большевики танцуют под дудку немецких империалистов. У нас не было иного выхода…

— Волею партии левых эсеров, — торжественно объявил Карелин, — русский народ избавлен от Мирбаха!

Карелину вторил Камков…

А в Берлине уже узнали о случившемся. Доктор Рицлер, старейший сотрудник германского посольства, сообщил из Москвы по телеграфу своим властям: «…покушение готовилось заранее. Дело об австрийском офицере Роберте Мирбахе было только предлогом для работников ВЧК проникнуть к послу кайзера».

Дзержинский, получив тревожный сигнал от Ленина и успев побывать в посольстве, тотчас прибыл в отряд Попова и решительно потребовал немедленной выдачи убийц Мирбаха. Но мятежники решились арестовать самого Дзержинского, а вслед за ним — еще двадцать девять большевиков, в том числе назначенного временно исполняющим обязанности председателя ВЧК Мартына Лациса и председателя Моссовета Смидовича.

После захвата мятежниками телеграфа Прошьян поспешил оповестить страну о том, что большевики в столице якобы свергнуты, что власть отныне — в руках левых эсеров. Из захваченной мятежниками типографии стаями вылетали листовки, призывающие к «революционной войне» с Германией.

То и дело заглядывая в комнату, где содержались арестованные большевики, Попов не без злорадства сообщал им, будто по призыву левых эсеров из Воронежа прибыли две тысячи донских казаков, а от Волги движутся на Москву войска Восточною фронта во главе с самим Муравьевым.