Непримкнувший. Воспоминания

Хрущеву, конечно, невдомек, что грубошерстная овца разводилась в большинстве центральных, северо-западных, северовосточных, северных районов России испокон веков. На протяжении столетий овца давала здесь шерсть для грубых сукон, валенок, войлока. Она давала овчины на поделку полушубков, тулупов, шуб. Овца обувала и одевала крестьянство, рабочий люд в городах, российское воинство. В частности, в XIX веке в бывшей Ярославской губернии выведена была романовская порода овец – лучшая в мире порода овец шубного направления.

Но, как говорится, директива Хрущева с самой высокой трибуны была дана, и в центральных и северных областях России началось варфоломеевское побоище овец. И понадобилось много времени, прежде чем Хрущев признал, что его «попутали с овцой».

Но такое признание было явлением чрезвычайно редким. Невежество обычно сочетается с гипертрофированным самомнением, препятствующим добросовестному признанию своих ошибок.

Да к тому же, пока дело дошло до признания Хрущева, что «меня попутали с овцой», поголовье грубошерстных, в том числе романовских, овец сильно поредело.

Обычно стенограмма такого выступления Хрущева экспромтом попадала затем в руки его помощников – Г. Шуйского, В. Лебедева, А. Шевченко. Они привлекали некоторых газетчиков типа П. Сатюкова и Л. Ильичева, и над текстом производилась препараторско-кулинарная работа. Исключались или смягчались явно неприемлемые части текста. Дописывались необходимые новые места. Вставлялись (к месту и не к месту) цитаты из классиков марксизма. Весь текст подчищался, вылизывался, припудривался. Так как сами препараторы были среднесовпартшкольского уровня, живая речь Хрущева в готовом виде становилась, как правило, хуже. Она теряла свой колорит, ока зывалась причесанной под средневзвешенный канцелярский, газетный язык. Но, так или иначе, считалось, что выступление приготовлено к печати. И на следующее утро 4–5–6 полос «Правды» и других газет разносили потребителям в тепленьком виде новое хрущевское блюдо.

Вторая группа выступлений Хрущева – это были выступления по вопросам, в отношении которых полная неосведомленность Хрущева не вызывала сомнений, и нужно было независимо от него подготовить весь текст.

В первые годы к числу таких относились вопросы мировой экономики, политики и коммунистического движения, вопросы литературы, искусства и другие вопросы идеологии. В последующие годы Хрущев стал претендовать на непреложность своих суждений и по этим вопросам.

Но на первых порах такие тексты готовила та же группа помощников Хрущева с привлечением международников или, соответственно, литераторов, искусствоведов. Иногда Хрущев заранее осваивал подготовленный текст, иногда не осваивал. Вооружившись очками, запинаясь и оговариваясь на сложных словах или неведомых терминах и фамилиях, Хрущев мученически пробивался сквозь чужой текст, как сквозь проволочные заграждения.

В таких случаях Хрущев чувствовал себя как стреноженный конь, выведенный на беговую дорожку, или как умный пес в наморднике. Хрущев мучился, раздражался, нервничал. Аудитория скучала. Наконец, Хрущев не выдерживал, его распирало желание высказаться без сковывающих пут готового текста. Он говорил:

– Ну, теперь я немного оторвусь от текста.

И – следовала свободная импровизация. Лица, ответственные за советскую внешнюю политику (если стоял внешнеполитический доклад), сразу начинали поеживаться и в напряженном беспокойстве ждать: какие пули отольет сейчас Хрущев и какие в результате могут быть неприятности?

А аудитория сразу оживлялась. И тут шли живописания, как французские и бельгийские фабриканты эксплуатировали его, Хрущева, в детстве в Донбассе и как мы потом «показали им кузькину мать». Заявлялось, что у американских империалистов, которые послали на территорию СССР разведывательный самолет У-2, «рожа в дерьме». Что «Эньзеньхауру» нужно было бы быть не президентом Америки, а заведующим детским садом. И так дальше, в таком роде.

Натешив свою душу свободными излияниями, Хрущев вдруг спохватывался и восклицал:

– Ну, я оторвался немного от текста. Я вижу вон, как иностранные корреспонденты все выбегают из зала. Телеграммы торопятся дать: Хрущев так сказал, Хрущев этак. Советую вам: поменьше брешите, господа хорошие. Мы самого Бога за бороду взяли, а уж на вас найдем управу… Перехожу к тексту.

Иногда эти свободные импровизации устраивались по нескольку раз и по размеру превышали заранее подготовленный текст.

После такого доклада или выступления шло выбрасывание, или сокращение, или причесывание вновь наговоренного текста и включение его в доклад. Было немало случаев, когда этот новый текст оказывался совершенно неприемлемым. Но дипломаты и иностранные корреспонденты уже успевали передать его в живой записи в свои государства. Тогда возникали разные тексты в советских и иностранных газетах со всеми вытекающими отсюда последствиями, а в отдельных случаях – с более или менее серьезными осложнениями, которые нужно было улаживать.