Неприступный Роберт де Ниро

Были и другие уроки, усвоенные и Скорсезе, и Де Ниро в фильме «Таксист». В одной знаменитой сцене, потом долгие годы демонстрировавшейся в ретроспективах о Скорсезе и Де Ниро, Трэвис осматривает свой арсенал перед тем, как начать бойню. На нем военная камуфляжная роба и специально сшитая им кобура, которая позволила бы выхватить оружие как можно быстрее. Он стоит перед большим зеркалом и рассматривает себя.

«Ты говоришь со мной! — рычит он, мгновенно оборачиваясь. — Ты говоришь со мной! Тут больше никого нет, значит, ты говоришь со мной!»

Это портрет изломанного человека, одновременно и леденящий душу, и комичный. Прием был в принципе использован многими. Но в тот момент это было исключительным созданием Де Ниро. В сценарии Пола Шрейдера просто написано: «Трэвис смотрит в зеркало». Де Ниро экспериментировал с различными вариантами своих слов в этой сцене, а Скорсезе поворачивал камеру. Он поймал и отблеск на бутылке — магия кино. Но здесь присутствовала та техника, которую позднее Де Ниро станет использовать, повторяя разные варианты фразы в поисках истины характера.

«Таксист» стал личной удачей и Де Ниро, и Скорсезе. Хотя по сценарию Трэвис Бикл — уроженец Среднего Запада, и актер, и режиссер легко с ним идентифицируются. В стилистике Скорсезе пошел много дальше в этом фильме, нежели раньше. Трэвис — одиночка, и он может говорить с кем-то или быть наедине с собой в салоне своего такси, зритель все равно чувствует его отчужденность. Хотя Трэвис присутствует почти в каждом кадре фильма, он все время словно замкнут в себе самом.

«Весь этот фильм во многом основан на моих собственных впечатлениях, которые я получил в Нью-Йорке, где родился и вырос, — говорит Скорсезе. — Там есть кадр, где такси проезжает на фоне вывески «Удивительное» — это как раз под моим офисом. Именно «удивительное» — вот моя идея Города. А общая идея картины представляла собой нечто среднее между готическим ужасом и сводкой «жареных» новостей в бульварной газете».

Хотя «Таксисту» предназначено было стать кинематографическим феноменом, своего рода «классикой при жизни», его преследовали неудачи. Джулия Фил липе припоминает, что пробный показ был полным провалом. Лента была смонтирована в соответствии со сценарием Шрейдера, и это было не на пользу фильму. Одним из камней преткновения стала финальная сцена, в которой Трэвис и Бетси снова встречаются. Она спрашивает, как у него дела, и тот отвечает, что у него больше нет особых дел. Филлипс считал, что эта реплика — учитывая массовое убийство, которое до этого совершил Трэвис, — должна вызывать у любой аудитории приступ гомерического смеха. В конечном счете Скорсезе резал и резал фильм, наконец дойдя до версии, которая жертвует последовательностью в пользу развития сюжета.

Первоначально студия «Коламбиа Пикчерс» соглашалась поддержать фильм, если его съемки не потребуют более 2 миллионов долларов. В конце концов, он обошелся в 1,3 миллиона, но даже и при этом студия вовсе не готова была его принять с распростертыми объятиями. Они решили сделать премьеру в маленьком кинотеатре арт-клуба в Вествуде, в Лос-Анджелесе. Студия очень боялась обилия кровавых сцен в картине, особенно в конце. Кроме того, ассоциация МРАА, которая ведает американской системой классификации фильмов, хотела присвоить картине категорию «X», что было для фильма смерти подобно, поскольку ни одна прокатная организация (если ее босс в здравом уме) не купила бы подобную ленту, опасаясь полиции… Наконец Скорсезе добился нужной категории всего лишь тем, что краски в самой жуткой сцене были затушеваны, и кровь уже не выглядела на экране такой вызывающе-красной… Другой спорный момент: звук расстегиваемой «молнии» на брюках Трэвиса, намекавший на последующий половой акт с героиней малолетней Фостер, был оставлен в американской версии проката, но вырезан — в британской.

Когда наконец фильм был показан широкой аудитории, он понравился.

«Я был шокирован тем, как приветствовала аудитория насилие на экране, — признается Скорсезе. — И я не думаю, что это было только одобрение, тут была и сладость ужаса… Я присутствовал на премьере — публика визжала в финальной сцене с кровопусканием. Когда я делал фильм, я не хотел, чтобы люди в зале кричали: давай-давай, добей их! Моя идея заключалась в катарсисе, я хотел заставить их сперва сказать: да, убивай, а потом, подумав, сказать: нет, Боже мой, не надо… И потому мне страшно было видеть и слышать, что творилось с публикой».

Де Ниро вспоминает, что съемка этих сцен стимулировала катарсис совсем другого рода. Они со Скорсезе тогда были очень близки, и им обоим был свойствен черный юмор.