Но до полатей не доходит. Пройдя три или четыре марша, поравнявшись с буровым шлангом, он перелезает ограждение и, примерившись, прыгает на шланг, цепляясь за его металлическую оплетку. Все это происходит на пятнадцатиметровой высоте.
— Сегодня и ежедневно, — замечает Шиков. — Выступление воздушного акробата Григория Подосинина с труппой ученых помбуров.
Гриша спускается по шлангу на вертлюг, обмотав вокруг него несколько витков троса, сбрасывает вниз петлю и по штанге квадрата соскальзывает на ротор.
Шиков облегченно вздыхает.
— Бурные аплодисменты, переходящие в нотацию.
Кермак — в петлю, ворчит вспомогательная лебедка, и через десять секунд тали на месте. Шланг тоже на месте.
— Неплохо бы, конечно, Гриша, — задумчиво произносит Шиков, — накостылять тебе по шее... Ладно, потом. В свободное от работы время. Сейчас нам предстоит менее вдохновенное занятие. Попробуем ввести графит и поставить нефтяную ванну.
Но и это не приносит удачи.
— По-моему, где-то еще пробита резьба, — говорит Шиков. — Не доходит нефть до пробки. Надо бы ниже попробовать отвернуться...
— И я так думаю, — говорит Гриша.
— Думаешь-то ты правильно, — вздыхает Шиков. — А вот делаешь... Ну, дернул тебя черт ротор включать, а? Так и этого ему было мало — он еще цирк устроил. Считаешь, ты и в самом деле от обезьяны произошел? Тоже мне, основа дарвинизма.
— Так я что? — оправдывается Гриша. — Дал маху, верно. А после-то — иначе же нельзя было. Иначе мы бы вахту провозились, распутывая таля. Я виноват — вот и полез. И потом — что тут особенного? Разминка. Я могу по оттяжке на кронблок подняться. Свободное дело. Не веришь, Володя? Спорим?
— Валяй. Только оттуда уже не спускайся. Сиди на кронблоке и учи правила техники безопасности.
— Не, я бы так не сумел, — говорит Вовка Макаров. — Когда ты на шланг прыгать стал, я просто глаза зажмурил...
— А кто бы сумел? — подтверждает Калязин. — Я ни одного бурильщика не знаю, который бы такое сумел. А этот...
— И все-таки стоило накостылять тебе по шее, — повторяет Шиков. — Пришлось бы, правда, на ротор вставать, а это тоже нарушение...
— Вообще-то, Григорий, ты бы осторожнее, — говорит Калязин. — Осторожнее, вообще-то. Все ж таки — буровая. Комплекс механизмов.
— А я думал сначала, — добродушно говорит Шиков, — что буровая — это механизированный эшафот. Серьезно. Когда первый раз на буровую попал — так и подумал. Во-первых, что? Подцепили мужика элеватором — и наверх: гляди на белый свет, радуйся в последний раз. Потом через мельницу — и в раствор. Прогнали три-четыре цикла от устья до забоя — и все время жмут: «Говори! Говори только правду!»
— А что он должен сказать? — оторопело спрашивает Калязин.
— Кто?
— Ну, тот мужик.
— Какой?
— Ну, тот.
— О чем ты, Калязин?
— Ну тебя! Опять: то один, то другой...
— Что про тринадцатый слышно, Володя? — спрашивает Гриша.
— Шестьдесят пять метров до проекта. Это на восемь утра было. Наверное, уже добурили...
— Наверное.
А у нас — без перемен. Все те же шестьсот до проекта. Вахте Уразумбетова удалось отвернуться на восемнадцатой свече. Заменили еще одну бракованную трубку. Снова состыковались. И снова принялись закачивать нефть. Удельный вес раствора упал. В желобах лопаются маслянистые пузыри. Прошел еще день.
В три часа ночи инструмент оторвался от забоя и вязко пополз вверх...
К вертолету спешат и исчезают в снежном тумане пятеро — вахта Уразумбетова летит на отгулы.
— Вот теперь и мы скоро... Когда эти вернутся.
Едва вертолет улетает, поднимается метель. Сначала кажется даже, что это никак не могут уняться, вернуться на землю взбаламученные винтами снежные крошки. Но вертолета уже давно не слышно, а снег метет, метет, метет...
— Опять нам, Гриша, через восемь, — говорит Морозов. — И теперь, наверное, надолго.
Пока не прилетит вахта Ослина. А она не прилетит, пока не установится погода.
Ломы, лопаты, кувалды, секач, крючки, квачи, щетки, шаблоны, фильтры, цепные ключи.
Та-ак. Граненого лома нет. Наверное, остался на приемном мосту. А точнее? И куда запропастилась кувалда с деревянной ручкой? Ручка сломалась? Вам только дай что в руки. Вы бы и железную сломали...
Время берет свое — теперь при приеме вахты я становлюсь ворчлив, как Панов, и занудлив, как Калязин.