Непрочитанные письма

— ППСС. Правила предупреждения столкновения судов. Морской «Отче наш». Но про правила старпом скорее в переносном смысле сказал: дескать, стоишь на вахте — свое дело знай туго, будь глух и нем, курс держи крепко, как сына на руках, и команду не прохлопай. А ППСС — это прежде всего вахтенного штурмана забота. Однако и рулевому знать их, конечно, необходимо.

— А встречные суда были?

— He-а. Но то чистая случайность: в районах рыбных банок толкучка обыкновенно такая, как в метро... Да одного изменения курса было достаточно, чтоб меня в шею из рубки гнать! Хорошо, тогда двухсотмильных зон еще не было. Я уж не помню, куда мы шли, но, по-моему, как раз к тем островам, которые сейчас в двухсотмильную норвежскую зону отошли...

— И больше не допускали тебя к штурвалу?

— Да нет. Через неделю моя очередь снова со старпомовской вахтой совпала. Шли мы тогда в район стоянки наших плавбаз, курс точно на маяк Аут-Скеррис, это на Шетландских островах, ну, а он погонял меня изрядно: «Лево двадцать! Право пятнадцать! Еще пять право!» — словно мы от торпед уклонялись, противолодочный зигзаг отрабатывали... Но Палыч всю эту экзекуцию надо мной проделал, чтоб я штурвал почувствовал, судно почувствовал, как оно руля слушается. Тоже, как ты понимаешь, знания эти никогда больше не пригодятся, но тогда-то без них было мне невозможно... А Палыч, когда я менялся — рулевая вахта два часа, а штурманская четыре, — вдогонку мне все ж добавил: «А крейсер «Аскольд» японцы утопили. Со всей командой... Ясно море?!»

— Та-ак, — сказала Геля. — До тысяча девятьсот пятого года они уже дошли, трепачи несчастные... Ужин вам сейчас подавать или подождать, пока вы свою роль в декабрьском восстании обсудите? Что, генерал Макарцев? Жрать макароны будете. Якобы по-флотски, Юра. То есть без фарша. И без лука. Мясо нам его генеральское превосходительство давно обещало. И лук обещало... Можно ли твоим обещаниям верить, Макарцев? А? Что молчишь? Не слышишь, что ли, Макарцев?

Тот сидел, странно повернув голову, и не отвечал. Задумался, видно. Как бы далеко в историю мы ни забирались, ничто из того, что рядом, не отпускало, не исчезало нигде.

А «вилла», надо было сразу это заметить, была уже совсем другая — не та, что в мае: из окон не дуло, на плите шкварчало, — это был дом. Олега Сорокина бы сюда сейчас, подумал я. Пусть бы проинспектировал «балок с пристройкой».

— Макарцев!..

— Ась? — дурашливо откликнулся тот.

— Ну вот, — проворчала Геля. — Еще одну забаву себе нашел. — И пояснила мне: — У него осложнение на одно ухо, после простуды. Лечиться надо, а этот в игрушки играет: когда не хочет чего-нибудь слышать, глухим ухом поворачивается... Макарцев! Ты когда в больницу пойдешь, Макарцев? Макарцев!

— А дом вы, смотрю, уже обжили, — торопливо сказал я, чтобы переменить тему.

Но то было как масло в огонь.

— Сколько я тут наломалась! — в полной ярости закричала Геля. — Этого же никогда не дозовешься — не допросишься! Он нам парник обещал. Где парник, Макарцев? Он нам баню обещал. Где баня, Макарцев? Когда мы за молоком поедем, Макарцев? За мясом?..

— До чего же ты шустрая. Геля, — пробормотал Макарцев. — Как этот... электровеник.

— Макарцев!..

Что ж, теперь все правильно. Все как было. Нет, Геля, другой жизни у нас не будет. Только эта. Завтра едем на Талинку. Завтра... Все нормально. Я дома.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ДЕЛА

Сигналом это послужило, что ли?..

Пришел в движение трубовоз, бульдозер деловито звякнул ножом о наледь, копер с грохотом долбанул по свае — музыканты, играйте туш! — Ладошкин даже остановился на бегу, оглянулся растерянно: нет, не привиделось, не послышалось.

Еще мгновение назад казалось, что жизнь на краю площадки, освобожденной трелевочниками от окоченевших хлыстов, ибо деревьями эти обезображенные стволы уже давно быть перестали, навсегда замерла, затаилась, застыла, скованная морозами, стреноженная снегами; заиндевелая техника сливалась с припорошенным убогим пейзажем, несколько рядов вбитых в холодную землю свай да балки-вагончики, кособоко притулившиеся поодаль, единства этой бесприютной картины не нарушали; вот только разукрашенный «уазик», так и не заглушивший двигателя, нетерпеливо подрагивал кургузым телом и, пожалуй, выпадал из ансамбля, но он и держался в стороне, не покидая наезженной дорога.

Но тут из-за кромки недальнего леса вывалился бело-голубой вертолет, опустил застекленный нос, словно примериваясь, и уверенно пошел на посадку.

И мертвая картинка, забранная в неровную раму беспорядочно сваленных по периметру раскорчеванных пней, внезапно ожила.

— Ого, — удивленно пробормотал Ладошкин. — Не припомню я, чтоб на эту площадку вертолеты залетали...

И заспешил к балку начальника строительного участка.