Непроливашка

– Представляю, что скажет завтра Прасковья Ивановна…

Прасковья Ивановна сказала:

– Владислав! Это что за новый фокус! Почему у тебя в тетради зеленые чернила?

– Я сам не знаю! Были нормальные и вдруг сделались такие.

– Что ты морочишь мне голову!

– Ничего я не морочу! Вчера начал писать – и вот… А других у меня нету.

– Меня это не касается.

– А почему нельзя писать зелеными?

– Потому что не полагается. Школьники должны писать химическими чернилами.

«Химическими» тогда назывались фиолетовые чернила.

Меня «заело». Такое со мной случалось иногда в отношениях с Прасковьей Ивановной. Если я был уверен в своей правоте.

– Все же я не понимаю. Чем зеленые хуже химических? Главное, чтобы все было написано правильно!

– Вот за такое «правильно» зелеными чернилами я буду снижать тебе оценку на один балл.

– А у меня других нету, – упрямо повторил я. И продолжал писать зелеными. И дома, и в школе. Двоек за это я, правда, не получал, но тройки шли сплошняком. Класс с интересом наблюдал, кто кого переупрямит: я «Прасковьюшку» или она меня.

Наконец, Прасковья Ивановна пожелала побеседовать с моей мамой.

– А она не может прийти в школу, – сообщил я с тайным злорадством.

– Это почему же?

– Придите в гости, сами увидите, – независимо отозвался я.

Прасковья Ивановна не поленилась, пришла. И увидела, что маме сейчас действительно не следует много гулять: момент появления моего братишки на свет был уже недалек. Это обстоятельство смягчило Прасковью Ивановну, однако она все же просила маму «снабдить Славика чернилами, какие положены в школе». Мама обещала.

Но выполнить обещание было нелегко. «Химических» чернил ни дома, ни у сестры не оказалось. У сестры вообще не было никаких, она писала автоматической ручкой (редкая в ту пору вещь), которую привезла из Одессы. А в чернильнице отчима на донышке поблескивала бледно-синяя жижица, которая годилась для школы не больше, чем ярко-изумрудный раствор. Надо было идти на рынок-толкучку за чернильным порошком или за «химическим» карандашом, из грифеля которого можно было настрогать тот же порошок. Но идти было некому (не меня же, восьмилетнего растяпу, посылать!).

– Попроси у Павлика или у девочек, – говорила мама. Но я отвечал, что у Павлика нет, а с девчонками-соседками я поругался.

Я хитрил. Дело в том, что новые чернила пришлось бы наливать в какой-нибудь аптечный пузырек и таскать его в школу вместо непроливашки. Такой поступок мне казался недостойным. Получилось бы, что я предал свою любимую чернилку. Кроме того, это могло послужить дурной приметой, а я в ту пору был весьма суеверен.

Я понимал, что выход один: поскорее освободить непроливашку от зеленых чернил. Но как? Потому эта чернилка и «непроливаемая», что до конца вытрясти из нее жидкость никогда не удается. Чтобы заляпать штаны – пожалуйста, а досуха – никак. Расходовались же зеленые чернила очень медленно. Наверно, хватило бы до весенних каникул.

Спас меня, сам того не ведая, отчим. Однажды он вернулся с работы необычно рано. Я в тот день обитал не у сестры, а дома. Отчим сообщил, что пришел перекусить, а потом снова отправится в свою контору. Там какой-то деятель из райкома партии будет всем сотрудникам читать лекцию о «новом этапе строительства социализма в послевоенный период». Было заметно, что перед приходом отчим уже успел перекусить. Точнее, закусить. А перед закуской принять порцию водочки. Попахивало от него изрядно. Судя по всему, он с кем-то из приятелей заглянул в подвальную забегаловку на углу Первомайской и Вокзальной (называлась она «Метро»).

После тарелки щей и немалой дозы жареной картошки отчим осоловел и прилег на кровать. Мама смотрела на него, покачивая головой.

– Как же ты пойдешь на лекцию? В таком-то виде…

– А я и не пойду, – ответствовал отчим. Как всегда после дозы, равной четвертинке, он погрузился в беспечность и умиротворение.

– Тебе же попадет! Ты же понимаешь, что отметят всех, кто не пришел!

– Скажу, что заболел…

– Так тебе и поверили! Такие лекции – обязательные! Это же про социализм…

Негромко, но внятно отчим сообщил с кровати:

– Проблемы строительства социализма, нужны мне, как дохлому Бобику клизма…

Мама в панике заоглядывалась на тонкие фанерные стены. Потом плачущим тоном пообещала:

– За свой длинный язык ты опять окажешься там …

Но отчим уже мирно посапывал в подушку. На его блестящей, с прямым пробором прическе блестел зайчик от лампочки.

А меня вдруг осенило! Я вспомнил детскую клизму из рыжей резины, которой иногда играл, как мячиком. Эту клизму я звал «Буратино» за ее длинный острый нос. Нажмешь резиновый шарик, сунешь «нос» в воду, наберешь ее внутрь, и можно брызгать в приятелей – это летом, в жару… Но ведь можно таким же образом высосать из непроливашки чернила!