Непростая история

Гриша любил старого мастера графики, который не чурался молодых, выставлял вместе с ними свои работы и неизменно поддерживал их, как член жюри бесчисленных выставок. В свое время старик был другом Маяковского, выпускал вместе с поэтом знаменитые плакаты РОСТА. У него хранилась книжка стихов Владимира Владимировича с авторской надписью: «Волу от Вола». Многие ли могли похвастать такой оценкой совместной работы!

Попыхивая короткой трубкой-носогрейкой, график прислушивался к разговорам за столом, посматривал по сторонам.

— На осеннюю выставку? — Он показал трубкой на картину под простыней.

— Блеснуть, что ль? — Гриша вопросительно взглянул на Катю, та едва заметно кивнула соглашаясь. — Разрешение получено... Эх, была не была! Только предупреждаю: вещь не закончена, прошу быть осторожнее с критикой!

— Трус несчастный! — Катя сдвигала стулья к стене.

Художник установил мольберт на середину комнаты и, отчаянно взмахнув рукой, сдернул простыню.

— Не отсвечивает? — спросил он беспокойно.

На полотне, опираясь на балконную решетку, стояла во весь рост девушка. Бровями ли, сросшимися на переносице, мальчишеским ли ртом была похожа она на Катю, и в то же время это была другая Катя — задумчивая, мечтательная, романтичная. За ее спиной жила Пушкинская площадь, катили машины, у столба с бело-голубой буквой «Т» выстроилась очередь на троллейбус, перед памятником Пушкину бегали дети. Естественно вписываясь в пейзаж, стояла эта простая, рабочая девушка, дочь и хозяйка своего большого города.

— При нормальном освещении вещь будет лучше смотреться, — заметил автор; у него даже уши налились краской от напряженного ожидания.

— А говорил, тебе портреты не даются! — Кирилл с чувством пожал руку друга. — Поздравляю!

— Чудесно! — воскликнула Лера. — Я завидую вам, Катя!

— Чему? — Катя вздохнула. — Попробовали бы вы постоять в одной и той же позе столько сеансов подряд.

Художник ждал, что скажет старый мастер.

— Не худо, не худо задумано, Григорий, хотя я убавил бы неба, а красный цвет дал бы больше в пространстве, — сказал Владимир Илларионович. — И с фигурой еще поколдовать надо, друг мой. Ты руки-то опусти ей, проверь...

— Чую, Владимир Илларионович, чего не договариваете, обязательно проверю. За рисунок вы меня всегда били.

— И буду бить, милый. Рисунок — основа основ. И тем не менее тост за тебя...

Но выпить и в этот раз не удалось — у двери кто-то пробасил:

— А решетка-то кричит! Как ты считаешь, Бобер?

Все обернулись к двери. Там стояли двое: высокий с худощавым мужественным лицом график Бобров (в среде художников его больше знали под именем «Бобер») и обладатель баса, низенький, в очках пейзажист Тишин. Отчаянные спорщики и антиподы в искусстве, они тем не менее были очень дружны и везде появлялись вместе.

— Вот кого я боялся, — Гриша поспешно повернул раму лицом к стене. — С улицы, что ли, услыхали запах спиртного?

— С площади, — подтвердил Бобер. — А чего деву прячешь?

— Дуракам полработы не показывают. Вы с дамами раньше поздоровайтесь, невежи!

Извинившись, художники поздоровались с сидящими.

— Если не хватит горючего, сбегаете в «Гастроном» сами, — предупредил хозяин.

— А ну-ка, покажи свой коронный номер, Тиша! — сказал Бобер.

Маленький художник сделал несколько плавных пассов: «Айн, цвай, драй...» — и вынул из кармана бутылку.

Зазвучали тосты, начались споры, неизбежные там, где собирается больше одного художника. Шумные обвинения в измене (творческой, конечно!) перемежались не менее громогласными объяснениями в любви (к искусству, разумеется!). Обсуждали последнюю статью Грабаря, выступление Коненкова, выставки работ Сарьяна, Герасимова, Дейнеки.

Лера, впервые попавшая в среду художников, понимала далеко не все, о чем говорилось за столом, многие называемые спорщиками фамилии были для нее пустым звуком. И все же это было интересно, а главное — так не похоже на Юлькин «клуб», где собирались люди, лишь околачивающиеся возле искусства. Сейчас она особенно ясно поняла это. Будет что порассказать подруге.

Но вот она взглянула на часы и забеспокоилась:

— Мне пора, Кирюша... Сегодня я должна вернуться вовремя.

— И я, — поддержал он.

При виде поднявшейся пары художники всполошились. Какого черта они, собственно, завели эти бессмысленные споры, в то время как девушка, прекрасная девушка, скучает?! Тишин тут же преклонил перед Лерой колено, поклявшись до конца вечера развлекать ее.

— Этот номер не пройдет! — запротестовал старый график. — И, кроме вас, здесь найдутся мушкетеры!..

Дружный вопль одобрения потряс стены студии.

Художники согласились отпустить молодых людей при одном условии: прощальный «посошок», ту самую бутылку цимлянского, которую принес Тишин, они разопьют на свежем воздухе, так сказать, на Гришиной персональной «ресторан-крыше». Хозяева и гости, не исключая Владимира Илларионовича, ни в чем не отстававшего от молодежи, полезли через слуховое окно на крышу.