Непростые числа

Я открыла ящик ночной тумбочки, чтобы найти желтую тетрадь, но ее там не оказалось. Я посмотрела в тренировочной сумке, во внутреннем кармане с молнией, где тетрадь была в последний раз.

Она исчезла.

Крушение мира

Сердце может остановиться, когда человек в воде. Мое остановилось на много секунд, когда я обнаружила, что желтая тетрадь исчезла. Я поискала еще раз в ящике ночной тумбочки и в тренировочной сумке, но ее нигде не было.

Я стояла на полу в своей комнате. Через мою шею текла холодная река, и я думала, что меня вырвет.

Потеряв голову, я бегала туда-сюда вдоль трибун в бассейне. В раздевалки и снова наружу, мимо спасателей, расспрашивая, не видел ли кто-нибудь желтую тетрадь. Я бросилась в «Быстропиво» и не сказала «привет» Конраду, который сидел со своим яблочным морсом.

– Желтая тетрадь, – выдохнула я, когда Малин спросила, что, в конце концов, случилось. – Она пропала.

Все вокруг качали головами и пожимали плечами – тетрадку никто не видел. Я прочесала всю освещенную дорожку. Под фонарями ничего не было. Я пинала их, один за другим, пока не стало темно.

За окном шумел ветер, и море внутри меня штормило. Желтая тетрадь с рапортами психологу и моим единственным стишом пропала. Мне надо было проверить шкаф в раздевалке. Мне надо было проверить шкаф в раздевалке.

Творились ужасные вещи.

К счастью, была среда. Единственного человека в Снеккерстаде, которого я хотела встретить, звали Томас, и у него были руки-пропеллеры.

Я собрала купальник, полотенце и очки и шла по освещенной дорожке. По ней уже нельзя было проехать на велосипеде, потому что в Снеккерстаде выпал снег, а снег – это вода, которая поменяла форму.

Я сидела на трибуне, на лбу у меня были красные очки. Без пяти пять. Я видела три головы из плавательного клуба в воде. Но ни одна из них не принадлежала Томасу. Потом наступило пять, потом – пять минут шестого. Потом десять и пятнадцать минут шестого. Мое сердце билось вдвое быстрее секундной стрелки. Я подумала, что Томас, может быть, прогуливает свою тренировку, но точно придет на нашу. Мою и его.

Но Томас не пришел. Порошок-шипучка застыл и стал жестким комом там, где у меня сердце. Все из плавательного клуба сняли купальные шапочки, тренировка закончилась. Томаса не было. Я медленно стянула очки с головы.

Снаружи шел снег, я не моргала и медленно брела через площадь. Почему он не пришел? Что случилось? Я подумала про желтую тетрадку, которая исчезла, и мне стало очень страшно.

Сердце было словно из цемента.

Никто не ждал меня у почтовых ящиков. Снег кружился, и я натянула шапку ниже, чтобы прикрыть шею.

Дверь в класс была открыта. Я слышала смех и голоса внутри. Но, когда я вошла, стало тихо. Кто-то сказал:

– Т-с-с! Идет Агент Пи.

В полной тишине я развернулась и побежала через коридор и тамбур наружу на школьный двор. Никогда еще я не бегала так быстро.

Я дышала слишком громко для библиотеки. Спряталась между полками. На одной из них раньше стояла книга Пита Хейна. Я дышала, как Крис, когда он бежал или быстро ехал на велике в школу. Меня бросило в жар, как в бассейне, я сняла дутую куртку, и она собралась вокруг живота, как плавательный круг.

Когда дыхание стало спокойнее, я услышала звук с другой стороны стеллажа. Там кто-то плакал! Я подползла поближе и заглянула за угол.

Это была Мелика! Она сидела на корточках в углу, закрыв лицо руками. Значит, вот куда приходят, когда слезы хлынули, словно прилив.

Я подползла к Мелике, и она подняла взгляд. Ее карие глаза блестели. Я села рядом и взяла ее руку в свою.

– Мелика, – сказала я. – Что случилось?

– Мой брат, – ответила она и всхлипнула. – Он в больнице.

Я посмотрела на нее.

– Явид! Где он?

– Во Франции. Моим родителям вчера позвонили. Он пробовал переплыть, но не получилось.

– Ла-Манш?

Мелика кивнула. Она плакала.

– Много раз, – сказала она. – Под конец он чуть не утонул. И сейчас лежит в больнице!

Мне стало жарко и холодно одновременно. Мысли шли кругом, и я сжимала ее руку.

– Когда он приедет сюда? – спросила я.

– Не знаю. Норвегия ничего не может сделать. Он должен приехать сюда сам, чтобы попросить разрешения здесь жить, – рыдала Мелика.

Я чувствовала, что внутри тоже плачу и что слезы на пути к горлу. Я быстро сглотнула.

И так мы сидели, может быть, сотню знаков после запятой, и смотрели наружу на мир, а миром был резиновый пол, стальная лампа и стеллаж с толстой энциклопедией.

После небольшой бесконечности Мелика сунула свободную руку в карман куртки, достала желтую тетрадь и бросила мне на колени.

Я уставилась на тетрадь, потом повернулась к Мелике.

– Крис мне отдал. Он видел, как Кристине выбросила ее в мусорный бак, – сказала она.

Тут уж и я не справилась со слезами.

Малин сняла ботинки и открыла дверь в коридор. Было поздно. Я лежала на спине, уставившись в потолок.

– Привет, старуха! – сказала она, стоя у двери.

Я ничего не ответила.

Она вошла и села на край кровати. От нее пахло духами.

– Не беспокойся больше насчет психологов, – сказала Малин. – Я понимаю, тебе было стыдно. Просто помни, что ты можешь обо всем со мной поговорить, если захочешь.