Непростые истории о самом главном

Любашу это колесо тоже задело, больно: в классе теперь шептались, что отец её — хапуга и спекулянт. Что это он затеял на фабрике сокращение, и родители некоторых одноклассников потеряли работу. Оставшимся — зарплату задерживает, семьи теперь голодом сидят. А сам организовал кооператив: доски пилит, и на свою же фабрику продает. Любашиной матери даже работать незачем, и в очередях за продуктами стоять не надо — отец из спецраспределителя всё притащит, а остальное из фабричной столовки сопрёт. И как ни защищала Любаша родителей, тихая ненависть тащилась за ней, как тяжелый колючий шлейф.

Лишь дома она не ощущала этой тяжести. Только в семье ей было спокойно и надежно, как раньше. Стоило переступить порог — и теплело на душе от ласковой материнской заботы и от отцовской любви, которая ощущалась в каждом папином слове, в каждом взгляде, даже если он был суров. Любаша напитывалась этими незримыми токами, пронизывающими их квартиру, наполнялась уверенностью и силой, и выражение «мой дом — моя крепость» приобретало для нее глубокий, хорошо прочувствованный смысл. Конечно же, для своих родителей она была готова на всё. И отказывать себе в маленьких удовольствиях — рожке мороженого, билете в кино — было для нее радостью, а не жертвой. Зато как они обрадуются, когда увидят её подарок!

Любаша достала из кармана школьного фартука очередную пятирублевку, выданную ей сегодня утром. Торопясь в школу, она не успела убрать её в тайник. Теперь же пересчитала все деньги: сто семьдесят три рубля пятьдесят восемь копеек. Довольно улыбнулась: ну вот, набралась нужная сумма. Она давно присмотрела в «Подарочном» роскошный набор серебряных фужеров, инкрустированных белой эмалью и украшенных богатым рисунком — самое то к серебряной свадьбе. Набор лежал на витрине в большой коробке, выстланной темно-красным бархатом, и Любаша, переживая, нет-нет да и бегала смотреть: вдруг купили? Утешало одно: цена кусачая. И это же удручало. Но теперь деньги есть, так что скоро можно бежать в магазин. Нужно только помочь мамуле по дому.

* * *

Накинув цветастый домашний халатик, Любаша прошла на кухню, чмокнула маму в щёку.

Кухонный стол был заставлен салатниками, мама с кухаркой Глафирой Андреевной деловито стучали ножами. А из радиоприёмника, висевшего над дверью, доносилась песня: «Ландыши, ландыши, светлого мая привет…»[14]. Любаша дотянулась, прибавила звук — специально для мамы. Та не раз говорила, что в молодые годы эта мелодия была её любимой. И с отцом они под эту песню познакомились, на первомайской демонстрации.

Глафира Андреевна подняла крышку над большой кастрюлей, томящейся на еле видимом огоньке. Проворчала:

— Студень выключать пора, понежился ужо.

А мама отозвалась:

— Не торопи его, Глаша, успеется. Иосиф Давидович любит понаваристее.

На людях она всегда называла мужа по имени-отчеству. Да и наедине относилась благоговейно: в буквальном смысле ходила на цыпочках, когда он ложился отдохнуть, закрывала двери в его кабинет, когда работал. И чай подавала, какой он любил: не кипяток, но ещё горячий, и обязательно с двумя дольками засахаренного лимона на отдельном блюдечке — их он съедал вприкуску.

— Мам, чем помочь? — ухватив со стола «хвостик» дефицитного сервелата, спросила Любаша.

— Хочешь — в комнате пропылесось, а я полы помою. — Мама обтерла руки передником и огляделась — Здесь-то всё, Глашенька?

— Пирог ишшо состряпаю. Идите.

Потом Любаша с мамой наперегонки протирали пыль на полках. Полы тоже мыли вместе, смеясь и споря, кто быстрее. Весело гудел пылесос, пахло лимонной полиролью, которой мама брызгала на лаковые стенки шкафов. И хрусталь, извлеченный из серванта, поблескивал празднично и солидно.

Приготовительный тарарам, от которого вся квартира вдруг стала свежей и блестящей, полы — скользкими, а воздух — празднично-ароматным, закончился к двум пополудни. И вот тогда Любаша с чистой совестью отпросилась у мамы «погулять полчасика». Влезла в модные джинсы-варенки, но кофточку надела старенькую, нужную сейчас потому, что были при ней глубокие карманы на молниях. И, распихав по ним свои богатства, побежала в магазин.

* * *

Отца она увидела сразу: серый костюм и бычья шея, пухлая черная барсетка зажата под мышкой. Он стоял у кассы «Подарочного», а пожилая продавщица говорила ему:

— А вот рубиновое кольцо, и серьги к нему есть. Если хотите, янтарь вам покажу — интересный привезли, с мухами.

— Не надо с мухами! Мне бы чего посвежее, — отшутился отец и поднял к свету кольцо, в котором переливалась крупная рубиновая капля.