НепрОстые (сборник)

33. Этнограф обедал в обществе начальника вокзала, латинского священника, директора тартака [48] и санаторного врача. Вдруг начал потеть. Очень скоро вместо пота на коже выступили капли крови. Кровью заслезились глаза. Он вытирался рукой и только размазывал аккуратные красные пятнышки. Кровь сочилась неостановимо. На безукоризненно белой одежде появились красные пятна, которые быстро увеличивались, стремились друг к дружке и сливались в сплошное мокрое красное. Никто не знал, чем помочь. На теле не было ни одной раны, а кровь текла изо всех пор.

34. Когда забава с растаманами почти заканчивалась, Себастьян подумал про бесчисленное количество чудесных мелочей, вещей, музыки, способов, специй, вин и фильмов, которые – понимаешь это очень четко – никогда не будут в твоей жизни, которая вмещается в границы между холодом и жарой, чем-то нормальным.

35. Растаманы подарили им очень красивый экземпляр индийской конопли в каменном горшочке и еще долго рассказывали, какой радостной была бы жизнь Анны, если бы от этого растения начать маленькую плантацийку на безлюдных и максимально освещенных склонах и полонинах. Ибо всякое растение сажают прежде всего затем, чтобы получить радость от посадки растения.

На следующее утро Себастьян вспомнил, что надо не забыть спросить растаманов, как же все-таки ухаживать за этой коноплей, но выяснилось, что они, наконец, ушли из Яливца.

36. Слепой убийца еще раз пригодился в 1938 году.

Себастьян не знал, как пронести на карпатскую Украину два пистолета. Долго думал, пока не вспомнил про ребенка слепого. Взял четырехлетнюю Анну (уже не ту, кто была в баре) на шею, пистолеты запрятал на ней и пошел через посты. Боялся только, чтобы малышка – в приступе детского желания перестрелять всех – не вытащила оружие из тайника.

37. Себастьян почему-то очень верил в победу Карпатской Украины, ибо сюжет казался очень удачным.

Ему надо было, чтобы украинское дело начиналось именно в Центральной Европе. Хотя известно, как представитель полевой разведки штаба Карпатской Сечи, ездивший тогда в автобусе-баре по Транскарпатии, чистый националист, докладывал командующему Климпушу, что убежден: Себастьян руководствуется скорее идеей ландшафтов, чем идеей нации.

Возможно, и так, потому что Себастьян слегка остыл, когда познакомился с планами правительства по лесной политике и увидел, как граждане используют автономию прежде всего для уничтожения леса, воды и камня.

В конце концов, вопрос леса и древесины всегда был в этих краях определяющим.

38. Невзирая на несомненное разочарование (все же его основным свойством была созерцательность – видеть все и знать, что видишь, – которая приводит не к безразличию, но к согласию со всем, что происходит), Себастьян спешил закончить обозначение всех снайперских позиций для превращения гор в огромную крепость.

39. На одной из таких позиций – неправдоподобной металлической конструкции, чем-то похожей на Эйфелеву башню, с деревянными дырявыми кладками на высоте, поломанными лестницами и узкими люками между разными уровнями – Себастьян нашел бутылку сливовицы, которую тут же и выпил. И лишь выпив, понял по едва заметным следам, что перед ним тут останавливалась венгерско-польская диверсионная группа, каких тогда было много по всей Карпатской Украине. Паленка оказалась отравленной (сознание Себастьяна еще не было готово к такому коварствy).

Становилось все хуже. То есть Себастьяну было хорошо, он любил горячку, но силы его соков куда-то исчезли, легкие едва успевали набирать и выпускать воздух, который ничего не давал. Почему-то руки стали, словно обожженные, и страшно болели бы, если бы не горячка. Нужно было немедленно менять всю воду в теле.

40. Он побрел выше в горы – не хотел прийти умирать перед дочерью. И не хотел в больницу.

Еще давным-давно постановил себе – если с ним что случится, то не будет звать лекарей и лежать беспомощно дома, а, как зверь, что прячет свою смерть, подастся в горы. Они же либо выходят его, либо тихо поглотят.

41. В больнице он уже однажды был. Еще давно, зимой, только начали любиться со второй Анной, еще в Яливце.

Он подцепил странную заразу, доев абрикос после одного гостя, кавалерийского офицера из Иностранного легиона – невероятно глупая случайность.

Его тогда арестовали, чтобы не распространять болезнь, и завезли в закрытый горный госпиталь в соляных пещерах. Огромные подземные белые залы без дверей переходили один в другой короткими и немного более низкими, но такими же широкими коридорами. В каждом зале прямо на кучах соли лежали больные, обмотанные неведомой листвой. Лечение состояло в периодических натираниях очень густым рассолом. Стоны боли умножались (казалось, что отдельных голосов больше, чем в действительности) и бродили по подземельям, которые не имели конца.

Этот госпиталь был одной из новаций чехословацкого министерства здоровья в искоренении карпатского сифилиса и уничтожении других болезней. Больных держали в тюремной изоляции столько, сколько они могли жить.