Конечно, в первую неделю ни о каком писании речи не шло. Я же впервые был в Кракове больше, чем два дня. Можно и нужно было наслаждаться городом, переживать его переживания, проживать свои переживания в нем. Смотреть, ходить, наблюдать и слушать. А главное – находить и запоминать подобия, отмечающие самую важную инаковость, и отличия, которые сводят все к тождеству.
В городском парке живет много сов. Рядом – конюшня с лошадьми. Немного дальше – почти ворохтянско-татаровская резная веранда с крышей, бывший тир для общества стрелков. Ночной клуб в квартире на втором этаже многоэтажки (днем железные жалюзи закрыты, так что можно созерцать какую-то турецкую красавицу, на них прилепленную). Гигантское поле, на котором ни деревца, уже ближе к пригороду. Район настолько хороший, что во Львове или Франковске на этом поле уже поместилось бы целое гетто домов улучшенной планировки. Однако это поле неприкосновенно, потому что по случаю 350-летия битвы под Веной вождь державы именно здесь принимал парад двенадцати кавалерийских полков одновременно. Теперь здесь выгуливают собак и мальчишки носятся на велосипедах. Красивые девушки, из тех, что в наших краях не решились бы в своих элегантных плащиках усесться на велосипед, ездят по дорожке вдоль поля.
На скамейке возле университета каждое утро сидят все те же двое пьяниц. Каждое утро они говорят о философии и метафизике. Размышляют о том, может ли Бог напиться, если б этого захотел.
Потом вся эта главная площадь, костелы и каменицы, а хуже всего – толпы немецких туристов, которые интенсивно фотографируются на фоне того, чего совсем не понимают. А более молодые немцы просто напиваются. Чтобы напиться, им достаточно пару крепких пив (главным образом «Татра», слоган «лучшее пиво с наших гуральских гор» написан на таком неправильном польском, что такое же по-гуцульски в Киеве воспринималось бы как нечто сербское или македонское).
На Вербное воскресенье там всё больше похоже на Иерусалим. Никаких верб. Только пальмы. Так называются палочки, удивительным образом обмотанные разными колосками и сухой зеленью, что действительно напоминает какую-то срубленную маленькую пальмочку.
В книжном я наконец-то осмелился (потому что никого из знакомых там не было) посидеть на диване, попить кофе и просмотреть Кама Сутру в фотографиях. Не менее приятно видеть на полках несколько томов украинских романов.
Еще есть кафе «Визави». Когда-то оно было знаменито тем, что служило центром оппозиции, еще в восьмидесятых, во времена военного положения, от которого они так удачно избавились, несмотря на лагеря интернированных, убийство Попелюшко, польские (!!!) танки на улицах польских городов, официальные теленовости (их читали дикторы в военных мундирах, а большинство телезрителей демонстративно выходили на эти полчаса целыми семьями на прогулку). В том же баре пили и офицеры тогдашней службы безопасности (пили почему-то не больше, чем пятьдесят, но семь-восемь раз за день). Теперь барменом там человек, заочно проходящий высший курс украинистики. Переводит с украинского, а на рабочем месте безошибочно определяет, кто из посетителей – украинский поэт, прозаик или эссеист.
Нужно еще успеть зайти в какую-нибудь действительно польскую продуктовую лавочку и купить литр вишневого крепкого вина, потому что скоро Европа его запретит.
Я снова возвращаюсь на ренессансную виллу. Вокруг только совы и лошади. Почему-то не чувствую никакой радости от всех городских переживаний. Разве что усталость молодого Бонапарта, который – хорошо помню это со школы – имел слабость изучать все закоулки каждого города, в котором приходилось бывать, потому что вдруг придется их еще и штурмовать.
И тогда снова оказывается, что трудности – только в деталях. Все самое важное чрезвычайно простое. Видя сложные детали, которые могли бы дарить наслаждение, не имею лишь одного. Не хватает только самого важного. Обо всем этом просто обязательно нужно кому-нибудь хотя бы рассказать, раз не с кем совместно наблюдать.
Появляется первая мотивация к письму.
Примечания
1
2
3
4
См. прим. на стр. 12.
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18