Непротивление

Он легонько повернул ее к себе, чтобы обнять всю, но мешала раненая рука, тогда он улыбнулся ей в обмирающие глаза, поцеловал ее в висок, и она ответила ему напряженной улыбкой, мигом погасшей.

— Почему ты со мной так говоришь, Саша?

— Я не хочу, чтобы ты боялась чего-то. Записка с угрозой — клочок бумаги.

Она уткнулась носом ему в шею, заговорила торопливо:

— Нет, я не трусливый заяц! Но они тебя преследуют! А это же — банда! Здесь нельзя тебе оставаться! Они что-нибудь сделают чудовищное! Мы уйдем отсюда сегодня же!

— Куда, Нинель?

Она отклонилась назад, глаза ее завораживали, умоляли и требовали немедленного подчинения.

— Я отвезу тебя к моему брату, он живет возле Калужской площади. Знаешь кинотеатр «Авангард», в бывшей церкви? Вот там, в переулке, за кинотеатром. Собирайся, Александр, сейчас же! В пять часов начинают ходить трамваи.

Он спросил нетвердо:

— Уходить сейчас? — И почему-то не поверил, что у нее есть брат: — Он старше тебя, твой брат? Младше?

— Сводный. Сын первой жены отца. Одевайся! — поторопила она. — Я оденусь быстро. Тебе помочь? Как ты себя чувствуешь? Очень болит рука?

— Я прекрасно себя чувствую, — солгал он и неудачно пошутил: — Причина — готов к новым приключениям.

— Саша, ты можешь еще шутить? Ты неискренен со мной?

Неестественным, наверное, казалось то, что угрожающая эта записка, присланная каким-то, должно быть, тюремным способом, не всколыхнула в нем ни чувства наступающей опасности, ни боязни мщения, только зябкий холодок на минуту стянул кожу на щеках, обвил его грудь как ремнями, и это тугое чувство было схоже с обезоруженным гневом, будто издали приближалась, заходила гроза, а он мало что мог сделать, чтобы укрыться от нее.

— Ты уверена, что твой брат примет меня не так, как твой отец? — сдросил он, не отвечая ей прямо. — Нежданный гость, да еще раненый…

Да, он не был с ней искренен в той мере, в какой была открыта она. Он почасту сдерживал себя выказывать душу, скрывая боль, бессилие, стесняясь на людях проявлять свое преданное отношение к матери, которую теперь, после гибели отца, любил отчаянной жалостью верного сына. Близость непостижимого и вечно родного, единственного, непреодолимая пропасть между войной и прошлым возникали перед ним как знак предсуществования, рождая сладкую тоску по чему-то далекому, неизъяснимо счастливому, что было только вдетстве и что навеки минуло, сгорело в огне. Война выработала в нем внешнюю неуязвимость. Он сознавал это, в нем жил лейтенант, командир взвода разведки, «смертник», обязанный в самой безвыходной обстановке внушить себе, что он презирает страх, трусость, минутную слабость. И — чтобы не унизить себя в собственных глазах — готов терпеть и считать риск качеством мужского порядка.

— А знаешь, Нинель, некоторые штабисты называли разведчиков смертниками, — сказал Александр не то серьезно, не то полушутя. — Я прошел войну. — значит, бессмертен. Главная случайность миновала.

— Что за случайность? О чем ты говоришь? В тебе осталась какая-то детскость. Одевайся! Быстрей! Не смотри на меня так! Я уже почти готова, — говорила Нинель, быстро расправляя на себе платье, заглядывая в зеркало меж резных шкафчиков, вновь превращаясь в ту отдаленную Нинель с восточными ресницами, какую он пытался разгадать, знакомясь на вечеринке, и не разгадал до сих пор в ее познанной за эти дни переменчивости.

— Что ж, Нинель, поедем, — сказал он, опять думая о том, что долго она не сможет быть с ним, что он не ее круга, и спросил: — Слушай, кто дал тебе такое странное имя — Нинель?

— Пошли быстрей. Подожди, я помогу надеть тебе ордена. Кирюшкин молодец, прислал китель, как будто на тебя сшитый. И, кажется, новый.

— На рынке можно купить и черта. У Аркадия глаз артиллериста.

Уже одетый, он взял записку со стола, сунул ее в карман кителя, поправил руку на перевязи. Она придирчиво оглядела его:

— Кажется, все в порядке. Человек из госпиталя. Играй эту роль. Я тебе помогу. Я сопровождаю тебя. Смотри на меня влюбленнее. Я отвечаю за тебя, как сопровождающая сестра или невеста.

Они вышли, и он подумал:

«Не видит ли она во всем этом страшное и захватывающее приключение?»

До парка культуры ехали в пустом трамвае, одиноко гремевшем в рассветной Москве. Был еще сонный час, беловато-розовый воздух над мостовыми курился предзнойным парком, в пролетах улиц нежно краснели верхние этажи, тронутые занимающейся где-то на окраине зарей, ветерок в открытые окна омывал вагон, приносил запах утреннего асфальта. На площади ранняя поливальная машина, распуская водяные радуги, звучно ударила струей в бок трамвая, мелкие брызги сверкнули в окно. Александр вытер прохладу капель со щеки, сказал с веселой задумчивостью:

— Хорошо бы сейчас искупаться где-нибудь у Нескучного сада. День будет жаркий, а вода утром холодноватая.

Она, едва ли воспринимая слова Александра, взглянула на него сбоку.