Непуганое поколение

Амантай Тамнимбаев – маленький, смуглый, круглолицый с усами казачонок – был любимцем во взводе. Бывают такие люди. На коричневом лице белые-белые зубы. Постоянная кроткая улыбка под черными усами. Он никогда не раздражался, не кричал. Был терпелив, безропотен, готов взяться за любую работу. Все делал обстоятельно. Этакий Платон Каратаев, только в обличье сына степей. Казалось бы, такого человека армия согнет в дугу. Но, как ни странно, эти его доброта, безропотность, душевное тепло, исходившее от него, привлекали к нему людей. Да еще свирепый его земляк Серега Саломатин взял Амантая под опеку. И не давал его обижать ни грузинам, ни армянам, ни уж тем более своим. Дубравину тоже нравился этот солдат. Иногда они с ним баловались, перекидываясь бранными казахскими словечками.

Амантай был родом из глухой провинции – из Баканаса. Но любил беззлобно прихвастнуть, особенно перед молодыми солдатами, что он из Алма-Аты. Поэтому Дубравин в шутку называл его, представляя совсем молодым солдатам: «Амантай-бала, Алма-Аты кутак!». Что значило: «Амантай-мальчик. Хрен из Алма-Аты». И когда недоумевающие молодые спрашивали, что это значит, отвечал: «Это его ханский титул!». И они оба с Амантаем закатывались от хохота.

А оказалось, что, когда покровитель Солома ушел на дембель, Амантая, пользуясь его безропотностью, припрягли втихаря. Да так припрягли, что он даже заплакал на посту.

«Подонки! Уроды!» – Дубравин на всех парах помчался в караулку. Теперь он сам был «стариком», да еще старшиной впридачу. Поэтому, влетев в караулку, он разбудил Вершину и с ходу заехал ему в ухо так, что у того голова дернулась. Дал ему в зубы карабин и, трясясь от злобы, добавил:

– Если я еще раз увижу, что вы на Амантае пашете, то я не знаю, что с вами сделаю!

Только через пару часов, когда он уже остыл, «старики» подослали к нему младшего сержанта Лунева. Объясниться, что да как. Виноваты, мол. Но мы же не борзеем!

– Да ты пойми, Васька, – Дубравин, отпивая чай в каптерке, пытался объяснить свою вспышку. – Амантай – он как ребенок. Чистая душа. А они над ребенком издеваются. Он даже не жаловался. Я сам на него случайно набрел. Они люди? Или кто?

Потом ночью он долго думал об этом случае. «В одиночку не переломить всех этих обычаев. Этих порядков. А кто поможет? Офицеры? Да им наплевать на нас. Главное, чтобы все было снаружи гладко. Пришел Валера утром. «Ну что, старшина, порядок?» – «Порядок». И зафинтилил. А ты расхлебывай. Эх, служба!»

XIV

В казарму с поста приперся ефрейтор Меладзе. Скинул полушубок, валенки, размотал шарф, смахнул наледь с усов.

– Холодно! Заходыл ночью на кухню к хлеборэзу. А там какой-то чечен сидит из молодых. Здоровэнный, как бик. Ефрейтор Лодяну на дембель уходит. Вместо нэго будет этот Ваха…

«И как эти черные всегда ухитряются на блатные места пролезть? Наши, русские, служат, а эти вечно пристраиваются, – подумал старшина Дубравин, собираясь в караул. – Чеченов всего два месяца как в стройбат нагнали, а они уже в хлеборезке, и в клубе, и в столовой, и в кочегарке, и в бане ошиваются, а вчера Скатов заявил, что он возьмет, мол, несколько человек в комендантский взвод. Что они, мол, такие злобные до службы, что наведут порядок. А того он не знает, что если они сюда попадут, то давить в первую очередь будут наших русаков, а своим, наоборот, поблажки делать. Дураки мы, дураки. Не понимаем, что творим. Ладно, зайду сегодня в хлеборезку, познакомлюсь с этим хреном».

В принципе старшине Дубравину было все равно, кто там банкует в хлеборезке, кто и как делит белый хлеб, масло, выдает сахар на столы. Как и в любой зоне (а армия по своим порядкам мало чем отличается от зоны, особенно в нестроевых войсках), здесь всегда есть блатные места, на которых можно перекантоваться два года без особых забот, чтобы все было тип-топ и нос в табаке. Самое вожделенное из всех таких мест – это хлеборезка. Доступ к дефицитным продуктам давал возможность не только хорошо жить самому, но и подкармливать земляков и просто нужных людей. Комендачи тоже вовсю пользовались этой возможностью. Ведь нет в этом мире гарантии, что ты не попадешь на губу. И хлеборез в том числе. А уж там наша власть. Поэтому существовал особый неписаный порядок, по которому ночью они частенько забредали с поста в столовую. И там им подкидывали жратвы. Подкрепиться. А то попробуй всю ночь простоять на посту, особенно зимой, когда мороз градусов тридцать, а у тебя в пузе пусто, как в бездонной бочке.

Сам Дубравин никогда на кухню не ходил. Звание, должность и природная гордость не позволяли. Но люди его паслись на кухне, и поэтому он должен был знать, кто и сколько брал. А дальше выяснялось, делился ли с другими солдатами, что стояли на КПП, в карауле на губе, на постах в штабе и на складах. И если он узнавал, что кто-то ходил на кухню, а потом скрысятничал, то такой парень был не жилец в их дружном взводе. Так что контакт с хлеборезом был как бы частью его работы по воспитанию подчиненных.