Нераспустившийся цветок

Ужин может подождать. Вытягивая тряпичную сумку из шкафа у входа, я выхожу на переднее крыльцо и сажусь на ступеньки. Обычно я так не делаю, но сейчас я хочу, чтобы люди меня видели. Ну, хорошо, может, чтобы один человек видел. Вытягивая моток пряжи и спицы, я возобновляю работу над моим последним творением: варежками. Я начала вязать после того, как решила сохранить свою девственность. Это не сексуально, но такое занятие заставляет меня сосредотачиваться, и мне нравится чувствовать радость, когда я получаю готовое изделие. Моя семья и друзья обычно становятся счастливыми обладателями таких произведений. Папа сказал, что чувствует себя восьмидесятилетним стариком, когда получил от меня в подарок на Рождество плед, но я знаю, что он пользуется ним, чтобы согреться, когда смотрит игру Гигантов[13], развалившись в кресле.

Минуты плавно переходят в часы и уже почти не видно, что я делаю из-за опускающихся сумерек. Уверена, что пропустила больше, чем одну петлю. И как раз, когда разочарование овладевает мной, я вижу Оливера. Он выходит из черного БМВ перед своим домом. Да, я ожидала, надеясь хоть мельком взглянуть на него, но теперь, когда он здесь, я чувствую себя нелепо. Когда он смотрит в мою сторону, я возвращаюсь к вязанию.

Мои нервы восторженно гудят, когда он приближается.

— Даже не уверен, что более странное в этой ситуации.

Я смотрю на него большими глазами, как будто удивлена видеть его.

— Прости?

Он садится рядом со мной, когда я кладу пряжу назад в сумку. Его чистый аромат сосны и сандалового дерева доносится до меня, и, не смотря на то, что около часа назад начало холодать, мою кожу обдает теплом от его близости.

— Не думал, что ты умеешь вязать.

— Много молодых женщин вяжут в наше время. Вязание производит терапевтический эффект, как медитация, — я пожимаю плечами.

— Ты всегда вяжешь в темноте? — он придвигается ближе, улыбаясь во все тридцать два зуба, отчего появляются эти проклятые ямочки.

— Ну, эм… по большей части я делаю то на ощупь и темнеть начало не так давно. Я как раз собиралась заходить в дом.

Мой желудок урчит в злом протесте; этот мерзкий звук. Я ерзаю, пока с лица не сойдет пунцовый цвет.

— Вау! — он смеется.

Обхватив руками живот, я пытаюсь физически подавить этот звук.

— Я немного проголодалась. Пропустила ужин.

Вероятно, решение пропустить ужин, чтобы показаться перед соседями было слегка опрометчивым.

— Пойдем, — он поднимается, показывая головой в сторону своего дома. — Я только что ужинал в доме родителей, и мама передала мне домой слишком много еды. Ты любишь тилапию, молодой картофель и спаржу?

— Да, но… — моя неуверенная улыбка исчезает.

— Это не свидание, Вивьен. Это остатки еды. Ничего такого, что я не отдал бы бродячим животным.

— Ты намекаешь, что я бродячее животное? — поднимаясь во весь рост, я склоняю голову набок.

Он качает головой и протягивает мне руку.

— Пойдем, прекрати придираться ко всему, что я говорю.

Посмотрев короткое мгновение на его руку, я вкладываю в нее свою и позволяю ему перевести меня через улицу. Я очень сильно стараюсь не придавать значения множеству физических ощущений, которые пробудило во мне его прикосновение. Пульс учащен, сердце несется галопом, и бабочки просыпаются в животе, когда тепло его руки вызывает покалывание в моей собственной. Очень редко я не чувствую себя высокой и долговязой, когда не хочу сутулиться, чтобы не выделяться из толпы, но прямо сейчас я чувствую себя маленькой и женственной в его присутствии. Перед тем как мы направляемся в дом, Оливер берет коричневый пакет с заднего сиденья машины.

— Хочешь бокал вина? — спрашивает он, раскладывая еду на тарелке.

Я сжимаю губы.

— Нет, лучше не надо. Я быстро пьянею, мне далеко идти домой и все такое…

Мне нравится, как Оливер смеется: искренне и неожиданно, как будто пытается сдержаться, но не может.

— Тогда воды?

— Да, спасибо.

Он ставит мою тарелку на тканую теплоизолирующую подставку цвета серого металлика и отодвигает для меня стул.

— Как-то странно есть одной. Ты будешь просто наблюдать за мной? — мои губы складываются в мрачную линию.

— Нет.

Я слышу шуршание пакета, затем он садится с квадратным стеклянным контейнером и ложкой напротив меня.

— Что это? — спрашиваю я, проглотив кусочек лучшей рыбы, которую я когда-либо пробовала.

— Клубнично-ревеневый коблер[14]. Я был сыт после ужина, поэтому взял десерт с собой.

— Ммм, выглядит хорошо.

— Так и есть. Моя мама прекрасно готовит, — бубнит он сквозь салфетку, вытирая рот.

— Я следующая, — я указываю вилкой на свою тарелку. — Это лучшая тилапия, какую я когда-либо ела.

Несколько минут мы едим в уютной тишине, наслаждаясь кулинарными оргазмами. Я бросаю на него нервные взгляды, в то время как он кладет коблер в рот ложку за ложкой, издавая жующие звуки. Съев все со своей тарелки, я посылаю ему самый лучший щенячий взгляд, когда замечаю, что осталось всего несколько кусочков десерта.

— Кажется, тебе понравилось, — он улыбается.

— Да, было очень вкусно.

Оливер кивает.

— Боже, этот коблер восхитительный. Он все еще теплый.