Неразрешимое бремя

— А та девчонка, что мне под ноги кинулась, внучка помчика. Такое невинное прелестное дитя, правда? Она вам нравится, господин инквизитор? — Лидия опять заглянула мне в глаза, пытливо дожидаясь моей реакции. Я упорно молчал, не желая ее лишний раз провоцировать. — В дедулю пошла девочка. Самое смешное, что папочка ее уже продал, за карточные долги, правда, продал дорого, как девственницу. То-то смеху будет, когда всплывет правда про то, что она спит с кем попало. Мне только интересно, дедуля совратил внучку, или внучка дедулю?

Мое терпение иссякло.

— Довольно гадостей! Или маленький мальчик тоже в чем-то виноват? Какую гнусность вы придумаете для него?

— Мальчик? — протянула задумчиво Лидия. — А знаете, у него был шанс вырасти нормальным, пусть в нищете или в рабстве, пусть небольшой, но был. А вы его лишили. Или вы правда думаете, что в такой семье он может остаться нормальным? Кто знает, возможно, злая шутка Единого когда-нибудь в будущем вас сведет, и вам придется отправить его на костер уже как колдуна, в очередной раз сокрушаясь, что не успели… Не успели предотвратить чью-то смерть. Прощайте, господин инквизитор.

Лидия потрепала меня по плечу и ушла, оставив за собой выжженную пустоту, как и обещала. Пустоту в моей душе.

Я не хотел верить в ее слова, встряхнул головой, поднялся по ступенькам террасы и подошел к несчастным.

— Вы можете остаться здесь, пока поместье не продадут. Плантацию трогать не будут.

В глазах старика отразилось бесконечное облегчение, он перевел дух, потом нахмурился и требовательно спросил:

— Почему это продадут? Это мое поместье, я не собираюсь никуда отсюда!..

— Она обманом завладела!..

— Да как она посмела, нищебродка, являться сюда и указывать нам!..

— Хамка и простолюдинка!..

Они загалдели все разом, и мне вдруг сделалось страшно. На их лицах не было раскаяния или стыда за то, что совершил их глава, лишь раздражение, высокомерие, досада. Девочка мне улыбнулась, но теперь я, отравленный циничным ядом Лидии, видел в ее улыбке лишь похотливый намек. Я отступил, поклонился и поторопился уйти от них.

Поправляя седло, я не удержался и спросил припозднившегося крестьянина, что с облегчением складывал свои нехитрые пожитки.

— Вы рады, что не пришлось?.. — и указал на плантацию, расцвеченную лучами умирающего за горной крядой солнца.

Рабочий пожал плечами, потом кивнул головой.

— Винограда жаль, да. Чудо как хорош, хотя нам и запрещено было его даже пробовать. А этих… — он пренебрежительно махнул в сторону поместья рукой. — Паскуды они. Вот за них вы зря вступились, святой отец.

— Инквизитор, — по привычке поправил я.

— Простите, — буркнул рабочий, потом хитро мне подмигнул, воровато оглянулся на опустевшую веранду. — Давайте, а?

Он полез к виноградной лозе и сорвал крупную гроздь с иссиня-черными и очень крупными ягодами. Сладкий аромат вдруг показался мне тошнотворным, желудок неприятно скрутило. Я попытался отказаться, но он взял мою ладонь и силком сунул мне несколько ягод.

— Пробуйте. Как знать, может последний в этом году. Скоро собрать должны.

Я в нерешительности поднес одну ягоду ко рту. Абсолютно круглая, с нежной кожицей, она источала пьянящий запах. Я раскусил ягоду, чувствуя, как рот наполняет терпкой сочной сладостью, что начинает обжигать нёбо и сводить скулы. Я никогда не пробовал вино «Жаунеску», хотя много слышал о нем. Солнце село за горизонт, и долина погрузилась в вечернюю прохладу. На душе было также темно и холодно. Я взглянул на руку, на раздавленные ягоды, чей сок стекал темным ручейком по пальцам, и перевел взгляд на поместье, чувствуя, как сладкая отрава разъедает не только тело, но и душу.

Конец второй книги.