Неразрешимые противоречия

Не ожидав такого напора, с каким ещё ни разу не сталкивался, Виктор растерянно застыл, в панике пытаясь придумать оправдание, но допрос ждать ответа не стал.

– Присядь, – указал отец на рядом стоящий стул сыну, который, едва заметно трясясь, повиновался этой безобидной воле, казавшейся ему самым страшным моментом в его жизни. – Знаешь, много лет назад, когда я был студентом, меня впервые посадили под арест. Произошло это из-за протеста, который я с группой сообщников устроил напротив своего университета. Тогда мне невероятно повезло, ведь я был отпущен ровно за день до выстрела Каракозова, которого всё пытались отыскать члены другой молодежной группировки, с которыми я был в хороших дружеских отношениях. К моему счастью, император, не подозревающий о готовящемся на него теракте, ещё не начал принимать усиленные меры против всех этих тайных обществ, которых наплодилось к тому моменту как зайцев на воле. И я вышел на свободу без особых проблем, но уже с осознанием того, что нельзя действовать открыто, ведь делу это не поможет, а только создаст неприятные последствия…

Отец Виктора замолчал, внимательно рассмотрев своего напуганного сына, пододвинулся чуть ближе и столь же уверенным голосом, каким он всегда говорил, продолжил:

– Тогда моя жизнь сильно изменилась. Я понимаю, что всё, что происходит сейчас с тобой, это моя вина. Ты думаешь, что я не знаю про твои проблемы в гимназии. Ты боишься рассказать мне. Но сейчас я смотрю на тебя и понимаю, что ты созрел. Созрел раньше, чем я. Ты похож на меня. Точно!

Жестом попросив своего остолбеневшего потомка подождать, он подошёл к окну, выглянул на улицу, чтобы убедиться, что никто их не подслушивает, после чего закрыл ставни и то же самое проделал со входной дверью. Затем, вернувшись обратно, зажёг свечу, вновь сел в своё кресло и ещё серьезней, чем прежде, посмотрел на сына.

– Пришло время тебе узнать всю правду. Но прежде я должен быть уверен, что ты честен со мной. Скажи, как твои дела в гимназии?

Виктор, пытаясь сдержать слезу, посмотрел в глаза отцу.

– Ничего, – твёрдо заявил он.

– А я думал, что тебя исключили. За драки, непослушание и призывы свергнуть учителя по богословию.

Виктор понимал свою скорую погибель, но сдерживал эту предательскую слезу, а отец всё продолжал:

– Меня обо всём известили. Но нет! Ты не признаешься. Ты будешь идти до конца. Прям как я. Ладно! Пусть будет по-твоему. Но давай вернёмся к моей истории…

Он, наслаждаясь своим монологом, так что даже улыбка стала проступать сквозь его не знающее эмоций лицо, рассказал Виктору, что вскоре после выхода на свободу попал в одну из самых древних тайных организаций, которые когда-либо существовали. Это был Орден Седьмого Дня, который незаметно для всех управлял ходом истории, что казался столь неукротимым и неподвластным для того, чтобы подчиняться лишь простой горстке представителей людского рода. Там он нашёл своё призвание. Там он получил возможность изменить мир. Посвящение в братство навсегда изменило жизнь старшего Порохова. В тот момент, когда после прохождения новым братом всех испытаний раскаленная сталь коснулась его кожи, оставив на теле знак ордена, он понял, что нашёл свой путь.

– И знаешь, Виктор, призвание стать частью ордена заложено у тебя в крови. Хочешь узнать, почему?

Младший Порохов кивнул, с открытым ртом внимая словам своего отца словно голосу свыше, позабыв о тех переживаниях, которые холодили его вены ещё пару минут назад, отчего жара больше не была такой удушающей.

– Во главе ордена стоят люди, про существование которых никто и никогда не знал. Все распоряжения передаются через особого человека. Через Хранителя кодекса ордена. Он следит за выполнением всех указов и соблюдением правил, прописанных в кодексе. Это высший свод законов нашего братства. А распоряжения тайных правителей он передаёт совету семи мастеров, который и является ответственным за действия ордена. Среди них есть человек по имени Владимир Петрович Переломов, чья двоюродная младшая сестра, тоже состоявшая в братстве, стала моей женой и твоей мамой, отдав свою жизнь, чтобы ты выжил во время родов.

Виктор мог выдержать любую боль, стерпеть любую обиду, но лишь одно слово о матери сделало его беззащитным. Из глаз потекли слёзы, капая на его чёрный костюм, а в голове разбухали мысли о том дне, когда его, свернутого в полотенце, несли прочь от медленно остывающего тела мамы. Заметив это, отец прижал его к себе, крепко обняв и почувствовав, как холодные слёзы проникают сквозь одежду на его плечо.

– Ты, наверное, хотел делать вид, что ничего не произошло, и каждый день уходить куда глаза глядят, чтобы я думал, что ты в гимназии. Я знаю. Я бы поступил точно так же.

Он немного отодвинул от себя сына, крепко держа его за плечи, серьёзно посмотрел ему в глаза и произнёс:

– Настало и твоё время стать частью истории.