Нерешенная задача

— Милая женщина! Я именно прошу вас — оставить его и прогнать. Я знаю, я знаю, что испытываете вы! И что вы боретесь сами с собой изо всех сил! Имейте сострадание ко мне — я ни в чем перед вами не виновата, он мой супруг и я отдала ему всю себя, свою молодость, красоту, деньги, положение. Я люблю его так давно и так долго, что уже вросла в этого человека всеми своими корнями, кровью, душой и кроме него у меня ничего нет, совсем ничего! У вас же есть сын! Вы же молоды, красивы. И …и теперь на вас смотрит весь мир и он открыт для вас… а я уже имею все это только за спиной. И я умоляю, не забирайте его у меня, я не выдержу этого! — и тут она неожиданно встала на колени и Анни почувствовала её теплую, влажную, дрожащую руку на своей руке. И ей стало невыносимо. Невыносимо все это переносить и слышать эту мольбу и чувствовать себя палачом. Она заметалась. Пресс давил все больше и у неё возникло состояние тревоги, словно её поймали в клетку и заставляют смириться со своей несвободой, а она так хотела свободу!

— Перестаньте, мне это невыносимо — уже она стала просить умоляюще. А графиня разрыдалась. Первый раз за последние два года, она расплакалась безудержно перед чужим человеком.

— Милая, дорогая моя. Найдите в себе силы на это. Я уже не могу! Я так давно с ним, он вся моя жизнь! И я не осуждаю вас, потому что никто не волен приказывать своему сердцу. Это же Артур Войцеховский — ему так много дано природой, Господом! Он господин всего, перед ним выстоять еще никто не смог, но… …вы, вам так же много дано, вы справитесь! Вы сильная и поэтому я прошу вас во имя Девы Марии — оставьте мне его! Прогоните! Мы скоро уедем, я постараюсь сделать так!

Услышав последнюю фразу, у Анни возник настоящий испуг! Она откажется, прогонит его, но её будет греть мысль о том, что он в одном с ней городе и ей хватит сил для того, чтобы жить полноценно для сына, но с мыслями, что он где-то рядом. Но, только не вдали от него! Она в перевозбужденном порыве захлопала ладошкой по пустому пространству кровати рядом. Ей необходимо было остановить это развитие событий в её спальне. Ей даже захотелось закричать, но только о чем?!

Графиня постаралась успокоиться и села обратно на стул. Им обоим было настолько тяжело, насколько все это затрагивало самые глубинные и сильные чувства их души. Душа плакала и кричала!

— Графиня… …мадам… Все, хватит всего этого!

— Понимаете, я его люблю также, как и вы, но …я еще воплотила и перенесла на него нерастраченную любовь материнства. Вы не будете одинока. А я остаюсь совершенно одна и мне незачем тогда жить!

— Я понимаю. Я знаю, что такое терять и знаю эту боль. Вы успокойтесь. С моей стороны не будет никаких попыток видеться с князем. И я его прогоню, обещаю. Успокойтесь. Все останется у вас как прежде. И уезжать незачем. Я не хочу гневить Господа, я найду в себе силы жить без него. У меня много дел, так много дел и мой сын! Вам больше нечего бояться. — Она это говорила уже не раздумывая над словами. Они сами рождались в её душе и вырывались из неё наружу!

Графиня закрыла лицо руками! И стыд, и слабость, и благодарность бушевали в её душе! И вскоре отняв руки от лица, она глухо, и как бы со стоном произнесла:

— Благодарю. Я знаю, чего это вам стоит! Я вас благодарю. — и она тут же зачем-то засуетилась, такого неловкого бремени, в кое она вовлекла себя, трудно выдержать и она, живо, постаралась уйти, потому что чувство стыда выталкивало её из этой спальни. А Анни испытывала все тоже самое, и ко всему тому, чувство утраты, снова утраты, а бежать не могла и из глубины её сердца, не произвольно, вырвался один громкий, сплошной, яростный стон! Снова боль и чувство утраты! За что, Господь?!

ГЛАВА 63

Хелен еще с обеда собиралась в дом своего отца. Его день рождение отмечался всегда в торжественной обстановке. Собиралось знатное общество из подобных отцу Хелен, богатых торговцев, аптекарей, ростовщиков и даже мелких банкиров. Как только Хелен подумала об этом — ей стало не по себе. И вот что странно. Почему раньше её реакция была иной?! В прошлом году, из-за родов, она этот праздник пропустила. Но, а сейчас она идет — как на эшафот поднимается? Она изменилась? Рождение детей меняет или же что-то иное? Не понятно. Ей скучно выслушивать высокопарные речи растолстевших домашних наседок, которые чванливы, но считают себя верхом совершенства и утонченности. «Боже! А ведь я осуждаю их, но превращаюсь в их подобие. Осела дома, погрязла в домашней суете, и никуда не двигаюсь! Я отупела от ничегонеделания! Но… я не хвастаюсь своим знатным происхождением и не испытываю раздутой гордости, хотя у меня в отличии от них медицинское высшее образование и кстати, у одной из первых женщин! Стоп. Стоп — она села и взялась за виски, легонько потерла их — Вот меня уже понесло, а думаю, что лучше их!».