Неряха (ЛП)

Большинство дверей в доме были не заперты, потому что их ломали или выбивали во время ее бесконечных истерик. Просто глядя на нее, вы никогда бы не поверили, насколько она сильна и какой ужас она способна внушить. То, что двери не работают, само по себе вызывало прилив адреналина. Осознание того, что между нами и ней нет никакой реальной преграды, вызывало чувство постоянной тревоги.

Какие бы мысли ни крутились в голове по вечерам, они были готовы вырваться наружу в любой момент. Чаще всего мы просто уставали. На нас по-прежнему лежала ответственность за выполнение повседневных рутинных задач, чтобы оставаться на плаву, но не было никакой передышки от жутких ночных ритуалов, к которым нас постоянно принуждали. Не было ни секунды, чтобы расслабиться, ни одного момента, когда не возникало бы вопроса: что или кто будет сломан сегодня ночью?

Мама всегда боялась, что будет, если она позвонит в полицию. Из-за ее биполярного расстройства невозможно было точно знать, что произойдет. Арестуют ли Лизу и "она вернется и убьет нас всех на хрен", как она неоднократно грозилась, или же удастся разрядить обстановку? Отложим мрачную реальность еще на некоторое время. Это была игра в неопределенность, поэтому большинство вечеров мы ходили как на яичной скорлупе, молясь о том, чтобы ничто из того, что мы делаем, не вывело ее из себя.

Мы только вступали в 70-е годы, и психическое здоровье с его многочисленными недостатками все еще оставалось загадкой. Единственной альтернативой в те времена была бы госпитализация, но мама считала это смертным приговором. Она знала, что с людьми в таких учреждениях обращаются бесчеловечно и безразлично. С ними обращались как с образцами, как с каким-то малобюджетным научным проектом, просто данными для пополнения своих исследований. Никто не выходил из этих мест лучше. Более того, оттуда вообще никто не выходил...

Эти вопросы мы должны были задавать себе каждый день. Это подчеркивает, что мы должны были держаться за то, что должно было быть всей нашей жизнью, или так мы всегда считали. Был очень реальный шанс, что она покончит с собой, у нас было несколько таких случаев.

Несколько раз она находилась в состоянии клинической смерти, но ее оживляли, и она просыпалась с извращенным разочарованием, написанным на ее искаженном гримасой лице. Неоспоримое, ужасающее осознание того, что смерть не может быть заколдована и извращена, чтобы умиротворить ее. Невозможно приручить ее или поманить с абсолютной точностью, нет, поманить мог только злобно оскалившийся скелет. Мистер Cмерть еще не был готов к этому.

Жестокое обращение с ее телом во время этих исследований только ухудшало качество ее жизни. Наблюдать за этим было ужасно тоскливо, постепенно, но неумолимо разворачиваясь снова и снова, приводя к одним и тем же травмирующим результатам.

Я не помню, сколько раз я засыпала со слезами на глазах и страхом в сердце. Видения того, как она кричит на нас в пьяном ступоре, с хриплым горлом и налитыми кровью безумными глазами, одолевали меня. Угрозы казались все более вероятными с каждым днем разрушения.

Последний случай, как ни странно, был полной противоположностью громким и вульгарным вспышкам в пути, который привел нас туда. Мама нашла Лизу мертвой в своей спальне однажды днем в августе, когда вернулась домой с работы.

Меньше всего хотелось бы, чтобы это увидела мама. Она много раз сокрушалась, объясняя мне, как это неправильно:

- Дети не должны умирать раньше родителей. Это неестественный цикл, - плакала она.

А я думала только о том, что в нашей семье мало что было "естественным".

Никто точно не знает, где она взяла пистолет. Видит Бог, моя мать не позволила бы ему появиться в ее доме. Она так старалась оградить Лизу от неприятностей, что все острые столовые приборы и колющие предметы хранились в багажнике ее машины.

Не то, чтобы кто-то собирался приехать на День благодарения, но мы с мамой втайне шутили, что у всех гостей будет только нож для масла. Если бы это было возможно, получился бы юмористический или, по крайней мере, интересный разговор за ужином. Но такова жизнь, иногда нужно было смеяться, иначе оставалось только плакать.

Похороны прошли с чувством вины. Мы все знали, что Лиза никогда не хотела быть на земле. Во время своих биполярных перепадов настроения она часто говорила, что никогда не просила быть частью того мира, в котором мы родились и заложниками которого стали. В какой-то степени мы понимали, что сейчас она в лучшем месте. Что она никогда не была приспособлена к тому образу жизни, который нравится большинству людей. Но я чувствовала, что, хотя это и осталось невысказанным, нас всех не покидало чувство вины. Потому что в глубине души мы все знали, что немного рады ее смерти.