Нерон

Грабительское нападение готов, одного из германских племен, на пограничные территории теперь было легко отражено. Зато развитие событий в государстве царя Ванния вызывало серьезную тревогу. Этот царь управлял квадами на землях нынешней Словакии. Тридцать лет он был верным и преданным союзником римлян, что обеспечивало мир не только на среднем Дунае, но также и среди народов Северной Германии. Но теперь против Ванния выступила часть аристократии квадов, возглавляемая двумя его племянниками. Восставшим оказали помощь два могущественных народа, соседствующих с квадами на севере, — гермундуры и лугии. Обе стороны ходатайствовали перед римлянами о заступничестве. Император предусмотрительно не стал поддерживать ни одну из сторон, но распорядился усилить римские гарнизоны на Дунае.

В создавшейся ситуации образование колонии ветеранов на Рейне, названной именем императрицы, имело особый смысл: надежная охрана поставлена у границ империи в Центральной Европе.

Вскоре после этого Ванний, побежденный врагами, попросил убежища в римских владениях. Клавдий великодушно позволил ему поселиться вместе с приверженцами в провинции Паннония. Быстро обнаружилось, что победители хотели лишь занять место долголетнего властителя и у них нет никаких враждебных намерений относительно Рима. Наоборот, они угодливо старались заслужить полное к себе доверие.

Итак, хотя это был первый в истории империи случай поименования города в честь императрицы, Агриппина со всей вескостью могла утверждать, что Colonia Agrippina была образована в силу политических соображений. Однако в следующем году она позволила себе такое, что свидетельствовало только о ее спеси и тщеславии.

Никогда еще с тех пор, как Рим стал Римом, не случалось женщине оказаться на трибуне, принимая почести от побежденного военачальника. Толпы жителей столицы, собравшиеся на лугу возле казарм преторианцев, взирали на эту сцену с возмущением. Необходимо, однако, признать, что это было впечатляющее зрелище.

Плотные шеренги преторианцев сияют серебром доспехов и оружия; впереди на одной трибуне император в окружении сановников, на другой — Агриппина; к ним шествуют длинными колоннами войска побежденного вождя. Далее его братья, дочь, жена; все они стенают и молят о сострадании; замыкает процессию сам Каратак. Тот, который девять лет оказывал сопротивление римским легионам, оставленный всеми, теснимый во все более недоступные горы Британии. Он держится с достоинством. Остановившись перед императором, безбоязненно говорит:

— …У меня были кони, воины, оружие, власть; нужно ли удивляться, что всего этого я не хотел лишаться? Если вы стремитесь всеми повелевать, то следует ли из этого, что все безропотно согласны стать рабами? Если бы я беспрекословно отдался под твою руку, то и моя участь не обрела бы известности, и ты не обрел бы новой славы победою надо мной. Моя казнь вскоре будет забыта, но если ты оставишь мне жизнь, в веках будут славить твое милосердие!

По приказу императора с Каратака и с его семьи тотчас же сняли цепи. Разумеется, этот великодушный акт не был вызван сердечным порывом Клавдия. Его заранее предусмотрели в программе торжества. Вслед за этим, тоже в соответствии с программой, вождь и его свита приблизились ко второй трибуне, чтобы восславить Агриппину.

Каратаку довелось провести долгие годы в Риме. Прогуливаясь по столице империи, оглядывая ее величественные здания, этот вождь маленького народца с далекого Севера не мог удержаться от восклицания:

— И вы, владея таким богатством, позарились на нашу бедность!..

Он не понимал, что нет столь бедной страны, из которой безжалостный богач не сумел бы выжать толику золота.

Агриппина продемонстрировала как населению соседних городов, так и жителям столицы, что она не только жена императора, но и подлинная властительница. При всем при том, столь падкая на личную славу, она ни на минуту не забывала о самом главном деле — об укреплении позиций сына.

4 марта 51 года Нерон облачился в мужскую тогу и, следовательно, формально сделался совершеннолетним. Ему исполнилось только 14 лет, обычно же этот торжественный акт совершался в семнадцатилетнем возрасте. Однако здесь не существовало никакой четкой возрастной границы, это зависело, в сущности, лишь от воли родителей. Воля же Агриппины направлена была к одному — приблизить день совершеннолетия сына, и неудивительно.

Ритуал подобного обряда был освящен многовековой традицией.

Мальчик клал у алтаря домашних божеств ту тогу, которую до сих пор носил, — обрамленная красочной каймой, она называлась praetexta.