Нерон

Некогда, сетовал Сенека, было по-другому. «Гай Марий, Гней Помпей и Цезарь хоть и построили усадьбы в окрестностях Байев, но поместили их на вершинах самых высоких гор… Взгляни, какие места они выбирали для возведения построек и каковы эти постройки, — и ты поймешь, что здесь не усадьба, а лагерь. Неужели, по-твоему, Катон стал бы жить в домике, откуда он мог бы считать проплывающих мимо распутниц, глядеть на великое множество разнообразных лодок, раскрашенных во все цвета, и на розы, что носятся по озеру, мог слышать пение ночных гуляк?»[49]

Почему Сенеке пришлась так по душе усадьба Сервилия Ватин, богача, умершего еще в царствование Тиберия? Эта усадьба располагалась на западной стороне полуострова, выходила к открытому морю и овевалась порывами морского ветра, чего недоставало Байям. Однажды Сенека велел отнести себя туда в лектике. Внутрь усадьбы он попасть не мог, но и то, что заметил снаружи, вызвало его восхищение: «Там есть две пещеры, просторнее любого атрия[50], вырытые вручную ценою огромных трудов… Платановую рощу делит на манер Еврипа ручей, впадающий и в море и в Ахерусийское озеро. Рыбы, что кормятся в ручье, хватало бы вдосталь и для ежедневного лова… Самое большое преимущество усадьбы в том, что от Бай она отделена стеной и, наслаждаясь всем, что есть там хорошего, не знает тамошних неудобств… Видно, Ватия был неглуп, если выбрал это место, чтобы жить в безделье и старческой лени…»^[51]

Между Байями и Путеолами на маленьком мысу располагалось местечко Бавлы. Более века назад там находилась великолепная вилла — собственность известного тогда оратора Гортензия. О ней знает каждый, кто знаком с римской литературой и античной философией, ибо Цицерон избрал ее для сцены диалога «Лукулл», в котором рассматривает тонкие вопросы теории познания. Однако и в древности было так же мало любителей философии, как и ныне. Среди жителей Италии нечто иное прославило эту виллу: красивые рыбы, мурены, которых Гортензий разводил в прудах, созданных ценою огромных расходов тут же, у моря. Один из друзей оратора открыто насмехался над его увлечениями:

— Всадил целое состояние в рыбные пруды, но рыбу к обеду велит покупать на рынке в Путеолах. Мало того, что он ничего от этого не получает, ему приходится еще хлопотать о корме для мурен. Среди рабов у него есть люди, которые вылавливают маленьких рыбок, чтобы старые их не съели. Он больше заботится о больных муренах, нежели о слабеющих слугах.

Ходили слухи, что с каждой сдохшей рыбиной Гортензий прощался со слезами на глазах.

Однако не он один был столь увлеченным рыбоводом. После смерти Гортензия его вилла неведомыми путями перешла в руки Антонии, которая была матерью Клавдия и бабкой Калигулы и Агриппины. Любимых мурен она приказала украсить своими серьгами.

Однако по-настоящему прославил Бавлы Калигула. Он решил пройти посуху оттуда до Путеол, расположенных на противоположном берегу залива; по прямой это было около трех миль. Корабли стянули со всей Италии. Их оказалось недостаточно, много новых построили на месте. Их установили в два ряда на якорях от Бавл до путеольского мола. Вымостили на палубах кораблей дорогу, подобную Виа Аппиа, на ней установили беседки для отдыха, подумывали даже об укладке водопровода со сладкой водой.

Когда все уже было готово, Калигула взошел на помост. На нем были великолепные доспехи, которые некогда, говорят, носил сам Александр Великий, а также шелковый пурпурный плащ, вышитый золотом и сверкающий дорогими камнями из Индии. Голову императора украшал венок из дубовых листьев. Украшенный таким образом, Калигула принес жертву богу моря Нептуну и богине Зависти, чтобы отвратить ее злой взгляд от сооруженного по его приказу моста. Потом он прошел по мосту во главе свиты конников и эквитов. Вступил в Путеолы так, словно шел во главе крупного вооруженного отряда. На следующий день он вернулся по тому же мосту, но несколько другим способом: ехал на колеснице, запряженной лучшими беговыми лошадями. На нем была туника, обрамленная золотом, а за колесницей маршировала когорта преторианцев в полном боевом снаряжении, придворные же ехали в повозках. Несли также трофеи, будто бы после победоносной войны, и вели молодого парфянского царевича Дария.

В середине пути император взошел на трибуну, установленную на одном из кораблей. Он прославлял себя и армию, ибо они посуху пересекли море! В знак своего благоволения он щедро одарил солдат, потом же на мосту началось шумное веселье. Оно продолжалось всю ночь при свете многочисленных факелов и ламп, которые горели на самом мосту, на кораблях, на снующих повсюду лодках, а также по всему берегу. Не обошлось без развлечений, достойных безумца. Император сталкивал в воду многих товарищей забавы, а потом, плавая на остроносом судне, некоторых утопил.