Нерон, или Актер на троне

Женщин он обожал – сладострастных, в любви – непредсказуемых, в разврате – безудержных, причем предпочтение отдавал замужним. «Ни одной именитой женщины, – читаем у Светония, – он не оставлял в покое. Обычно он приглашал их с мужьями к обеду, и когда они проходили мимо его ложа, осматривал их пристально и не спеша, как работорговец, а если иная от стыда опускала глаза, он приподнимал ей лицо своею рукою. Потом он при первом желании выходил из обеденной – комнаты и вызывал к себе ту, которая больше всего ему понравилась; а вернувшись, еще со следами наслаждений на лице, громко хвалил или бранил ее, перечисляя в подробностях, что хорошего и плохого нашел он в ее теле и какова она была в постели».

Вот типичная для того времени сцена. Гай Пизон празднует свою свадьбу с Ливией Орестиллой. Внезапно появляется Калигула. Ему отводят место напротив новобрачных. В самый разгар пиршества и всеобщего веселья, как гром среди ясного неба, разносится крик:

– Прочь лапы от моей жены!

Тут же воцаряется мертвая тишина. Гости смотрят друг на друга с недоумением и испугом. Больше всех озадачен счастливый жених. Но похоже, все ослышались, и застолье продолжается.

– Тебе говорю… Прочь лапы от моей жены!

Сомнений нет. Визгливый голос принадлежит императору. Он злобно уставился на Пизона. Затем, словно взбесившись, вскакивает с ложа, кидается к невесте и, схватив за руку, увлекает за собой.

На следующий день Калигула объявляет эдиктом, что нашел себе жену. А еще через несколько дней отпускает ее, запретив вступать с кем бы то ни было в интимные отношения.

После нескольких подобных браков он остановил выбор на своей давней любовнице Цезонии, которая не отличалась ни красотой, ни молодостью, – была на десять лет старше его и от прежнего мужа уже имела дочерей. Но в любовных делах ей не было равной. Часто во время пирушек с друзьями Калигула заставлял ее раздеваться, и она, абсолютно лишенная стыдливости, охотно оставалась голой.

В своей сексуальной маниакальности Калигула, как уже отмечалось, не пощадил даже сестер и со всеми тремя находился в преступной связи. Но Друзиллу любил больше, чем других. Когда поздней осенью 38 года она умерла, он погрузился в траур и отрастил волосы и бороду. Похоже, эта смерть так его потрясла, что он окончательно лишился рассудка.

Даже внешность этого человека, как ее рисуют Сенека и Светоний, отвратительна. «Росту он был высокого, цветом лица очень бледен, тело грузное, шея и ноги очень худые, глаза и виски впалые, лоб широкий и хмурый, волосы на голове – редкие, с плешью на темени, а по телу – густые. Поэтому считалось смертным преступлением посмотреть на него сверху, когда он проходил мимо, или произнести ненароком слово «коза». Лицо свое, уже от природы дурное и отталкивающее, он старался сделать еще свирепее, перед зеркалом наводя на него пугающее и устрашающее выражение».

Глава восьмая. Последняя «шутка» Калигулы

Январь 41 года… С утра небо заволокло низкими тучами. Не переставая моросит дождь. Он такой мелкий и частый, что, кажется, весь мир растворился в нем. Дождь над Кампанией. Дождь над Луканией. Дождь над Тирренским морем и островами, как черные утесы возвышающимися над водой. Тоскливо и одиноко в такое время и людям, и птицам, и зверям. Хорошо, если есть теплый дом, сухое гнездо, укромная нора. Отрадно в ненастье оказаться под гостеприимной кровлей и коротать вечер у жарко натопленного очага, под шум дождя уносясь мыслью туда, где бушует непогода.

Над морем быстро темнеет. В сгущающихся сумерках и дожде исчезает маленький островок Пандатерия. Даже его камни источают уныние, так здесь пустынно и безлюдно.

Вот уже два года, как на острове томятся, заточенные на нем, дочери Германика. В это гиблое место, где когда–то обрела смерть их мать, Агриппину и Юлию Ливиллу сослал Калигула.

Сестры, уставшие он постоянных унижений и безумных прихотей брата, вступили в тайное соглашение против него, посвятив в свои планы Марка Эмилия Лепида, объятий которого не миновала и Агриппина. Впрочем, с помощью этого римского красавца и любовника Калигулы, которого последний после смерти Друзиллы неосторожно объявил своим наследником, она надеялась сделаться римской императрицей. Лепид был также не прочь вступить в брак с дочерью Германика, с полным основанием полагая, что римский сенат не будет возражать против такого союза.

Агриппина уже давно перестала считаться со своим мужем Домицием, медленно умиравшим в Пиргах, чувствовала себя совершенно свободной и сама распоряжалась своей судьбой. Она находилась в цветущем возрасте – ей было всего лишь двадцать пять лет. Недавнее материнство смягчило линии ее тела, напоив его нежной женственностью. Так что Лепиду было от чего потерять голову и решиться на убийство императора.