Нерон. Царство антихриста

Но Нерон уже подписал обвинение — он согласился с решением сената, но уточнил, что возражает против того, чтобы вольноотпущенники Педания Секунда были высланы из Италии, как того требовали некоторые сенаторы.

— Древний закон, — объяснил Нерон, — не может быть смягчен жалостью, но и не должен усугубляться жестокостью.

Автором этой фразы, я уверен, был Сенека.

Я шел куда глаза глядят.

Видел, как строились солдаты, плечом к плечу, вдоль улиц, по которым приговоренных должны были вести к месту казни. Щиты сомкнулись сплошной стеной, обнаженные мечи блестели в свете горящих факелов. Были слышны стоны рабов, топот их ног. В темноте виднелись очертания колонны связанных людей.

Чтобы не видеть их лиц, я бежал с места казни. Для меня они были не рабами, а такими же людьми, как и я.

Эта новая истина потрясла меня. Впервые в жизни я оплакивал судьбу незнакомых мне людей, потому что это были обыкновенные мужчины и женщины, которым предстояло принять несправедливую смерть.

28

Эти обреченные на казнь рабы преследовали меня. Напрасно я старался изгнать их из своих мыслей. Я не понимал причин волнения и отчаяния, мучивших меня: разве я не пользовался всю жизнь их покорностью и их телами, злоупотребляя и тем и другим? Разве я, как и окружающие, не рассматривал их как полезную утварь, умеющую говорить, не считал их чем-то вроде домашних животных? Разве рабство не существовало испокон века? Рабов было больше, чем собак и лошадей, они были полезнее них. Их повсеместное присутствие позволяло людям, избранным богами и судьбой, не надрываться в каменоломнях, на сборе урожая и других тяжелых работах. Рабы гребли на галерах, ковали оружие, убирали зерно, растили виноград и делали вино, строили дома, ткали одежду, делали амфоры.

Каким же должен стать новый порядок жизни?

В Римской империи на каждого гражданина приходилось, по меньшей мере, девять рабов, и, значит, было необходимо заставить эту толпу повиноваться, подчинить ее, как это делают с вьючными животными или хищниками.

Я читал записки о восстании Спартака, написанные моим предком Гаем Фуском Салинатором, и знал, что если начинается бунт, то рабы принимаются грабить, разрушать, насиловать, убивать, низвергать статуи, поджигать виллы, губить урожай. Их мир более дикий, чем наш. Для них не существует законов.

Следовательно, наказание и страх необходимы, как сказал Сенека, мой мудрый учитель. И в сенате, где сурово и безоговорочно было осуждено предательство раба-преступника, убившего городского префекта Педания Секунда, оратор Гай Кассий Лонгин убедительно обрисовал последствия, к которым может привести снисходительное отношение к остальным рабам в доме жертвы.

— Кого могут защитить рабы, не сумевшие уберечь от опасности Педания Секунда? — вопрошал Гай Кассий Лонгин. — Кто защитит домочадцев, если слуги, даже под угрозой смерти, не способны отвратить от них беду?

Иными словами, этих рабов надлежало казнить. Всех — мужчин, женщин, детей.

Сто раз в ночной тишине перебирал я в голове эти доводы, повторял слова Платона, приведенные Сенекой: «Рабы — неудобная собственность». Однако великие мужи Греции от этой собственности не отказывались. Все это должно было меня убедить и успокоить. Но я ощущал подавленность, меня мучила бессонница.

Между тем уже светало. Я вышел из дому и по улицам, забитым толпами рабов и загроможденным повозками с амфорами или другой поклажей, дошагал до Бычьего форума, где состоялась казнь четырехсот рабов.

По мере того как я подходил к этому кварталу, где протекала большая Клоака, вбирающая в себя все сточные воды города, я замечал группы мужчин и женщин — женщины были в черных покрывалах, — которые двигались в том же направлении, что и я. Они шли, прижавшись друг к другу, их лица были серьезны и спокойны. В такт их медленной поступи раздавался какой-то ритмичный звук, нечто вроде речитатива. Сжатые руки они держали возле губ. Я решил, что это иудеи.

Презиравший их Сенека уверял, что они развращают Рим, и в городе их становится все больше. Сегодня их тут не меньше пяти-шести легионов. Они выплескиваются со своей религией на улицы города, как будто их приносит Клоака.

Я обогнал это шествие и через несколько сотен шагов увидел большой пустырь. Утыканный крестами с телами казненных, он напоминал скорбный лес, вокруг догорали костры.

Лицом к цепи солдат на коленях стояли мужчины и женщины. Я подошел ближе. В дыму виднелись тела женщин и детей, связанных и сильно обгоревших. Все мужчины были распяты. Над пустырем в предвкушении добычи кружили птицы.

Я услышал тот же ропот, что сопровождал меня вдоль всей дороги.

Худой мужчина с длинными волосами и черной бородой, закрывавшей пол-лица, шел, легко касаясь рукой склоненных голов коленопреклоненных мужчин и женщин. Я поймал его взгляд, и пронзительный блеск его глаз поразил меня. Я был ошеломлен. Вспомнились шесть тысяч крестов, поставленных Крассом вдоль Аппиевой дороги в ознаменование победы над Спартаком. Сколько крестов было здесь? Сотни три, не меньше.