Нерон. Владыка Земного Ада

«…Нерон учредил игры, получившие название Ювеналии, и очень многие изъявили желание стать их участниками. Ни знатность, ни возраст, ни прежние высокие должности не препятствовали им подвизаться в ремесле греческого или римского лицедея, вплоть до постыдных для мужчин телодвижений и таких же песен. Упражнялись в непристойностях и женщины из почтенных семейств. В роще, разбитой Августом вокруг вырытого им для навмахий пруда, были построены здания для развлечений и лавки, торговавшие тем, что распаляет самые низкие страсти. Посещавшим их выдавались деньги, которые тут же издерживались – благонравными по принуждению, распутными из бахвальства. Эти сборища стали рассадниками разнузданности и непотребства, и ничто не способствовало дальнейшему развращению и без того испорченных нравов в такой мере, как эти притоны. Даже среди занятых честным трудом едва поддерживается добропорядочность; как же сохраниться целомудрию, скромности или хоть каким-нибудь следам добродетели там, где соревнуются в наихудших пороках?» (Тацит. Анналы, XIV, 15).

Вполне вероятно, что атмосфера празднества была не слишком чистоплотной, хотя не обязательно такой развращенной, какой Тацит заставляет нас предполагать, потому что главное, против чего он действительно возражал – против появления на сцене императора.

«Наконец, с помощью учителей пения подготовившись к выступлению и тщательно настроив кифару, последним выходит на сцену Нерон. Тут же присутствовали когорта воинов с центурионами и трибунами и сокрушенный, но выражавший ему одобрение Бурр» (Тацит. Анналы, XIV, 15).

Сенека, как оказалось, тоже был там, и череду выступлений из репертуара и программы императора – «Аттис», «Вакханки» и прочее – объявлял публике Галлион, брат Сенеки. Сенека и Бурр действительно старались по возможности исправить ситуацию. Однако над выступлениями представителей царского рода всегда насмехались приверженцы традиций, еще с тех пор, как дочь Саула Мишель насмехалась над Давидом за прыжки и танцы перед Господом. И в этом случае Тациту вторит хор неодобрения основывающихся на его враждебной версии современников, таких, как иудейский историк Иосиф Флавий и биограф и эссеист Плутарх, которые заявляли о катастрофических политических последствиях сценических потуг Нерона.

Вся беда состояла в том, что Нерон был первым и единственным за всю историю правителем из игравших какое-то реальное значение, который считал себя прежде всего певцом и лицедеем.

Нерон отдавал себе отчет в том, что последуют критические нападки, и старался отвечать на них на языке, понятном приверженцам старых традиций.

«Музыке, – заявлял он, – покровительствует Аполлон, который, будучи величайшим и наделенным даром предвидения божеством, во всех изваяниях не только в греческих городах, но и в римских храмах изображен с кифарой в руках» (Тацит. Анналы, XIV, 14).

Его советники опасались, что император поступает неблагоразумно, рискуя получить аплодисменты менее восторженные, чем требовалось. И за этим тщательно следили.

«Тогда же впервые были набраны прозванные августианцами римские всадники, все молодые и статные; одних влекла прирожденная наглость, других – надежда возвыситься. Дни и ночи разражались они рукоплесканиями, возглашая, что Нерон красотою и голосом подобен богам, и величая его их именами. И были августианцы окружены славою и почетом, словно свершили доблестные деяния» (Тацит. Анналы, XIV, 15, 8).

Этот «фан-клуб» состоял из группы молодых людей, которые окружали монархов греческой империи, и позднее оброс другими подразделениями. В них входила стайка завитых, надушенных, увешанных кольцами молоденьких мальчиков-статистов, которые изображали «безгласный» хор на сцене, и труппа из александрийских моряков, за которыми специально послал Нерон, потому что он был очарован ритмичными рукоплесканиями каких-то египетских матросов на одном из своих выступлений. В конце концов, общее число клакеров насчитывало более пяти тысяч человек, и к тому времени они отработали особую манеру выражения восхищения: «пчелы» изображали громкое жужжание, «желобки» аплодировали, сложив ладони в «лодочку», «кирпичики» хлопали распрямленными ладонями. И когда Нерон пел, то предводитель каждой секции получал сумму в 400 тысяч сестерциев.

Все это должным образом защищало императора от любой неблагоприятной реакции зрителей. Тем не менее Нерон, выступая на сцене, так и не мог полностью избавиться от волнения из-за своего темперамента. Находились поводы для повторения Ювеналий как можно скорее и чаще, но та же нервозность, которая вынуждала Нерона с готовностью сеять смерть, в состоянии тревоги способствовала тому, что он продолжал достигать самых фантастических высот, только когда выступал на сцене, соревнуясь в актерском мастерстве.

Этот трепет и волнение, его бойцовский характер по отношению к соперникам и его благоговение перед судьями вряд ли можно принимать за чистую монету.