«Нежданный дар, народ Греции, приношу я тебе – хотя, возможно, ничто не может считаться неожиданным от такой щедрости, как моя, – столь необозримой, что у тебя не было надежды попросить о ней. Если бы я сделал этот дар, когда Эллада была в расцвете, то, возможно, гораздо больше людей смогли бы воспользоваться моей милостью. Но не из жалости, однако, а по доброй воле я делаю сейчас это благодеяние, и я благодарю ваших богов, чье пристальное провидение я всегда испытывал как на море, так и на суше, за то, что они предоставили мне возможность столь великой милости. Другие императоры даровали свободу городам; один Нерон даровал свободу целой провинции».
В городе, где была найдена эта табличка, и, несомненно, в каждом другом греческом городке издавались эдикты в благодарность Нерону за его щедрость. Мероприятия в честь этого события в Акрефие были предложены обладателем прославленного беотийского имени Эпаминодом, сыном Эпаминода. Он отождествляет Нерона с Новым Солнцем; император является реинкарнацией как Аполлона, так и Зевса-Освободителя. Этот полет фантазии отражен в монетах империи, изображающих IUPPITER LIBERATOR (Юпитера-Освободителя) – бога, которому, по несчастливому совпадению, Сенека и Тразея воздавали возлияния перед своей смертью. «Да здравствует покровитель Греции!» – провозглашают монеты того времени из Аполлонии на Ионическом море, и даже такой строгий аскет, как Аполлоний из Тианы, был взволнован этим событием. Стали слагаться легенды о Нероне (см. приложение 1).
Тем временем, однако, общая эйфория ни в коей мере не коснулась двух министров, которых Нерон оставил управлять Римом, – Геллия и Поликлита. Моральный дух во всех кварталах был поколеблен. Население столицы стало возмущаться, поскольку корабли, доставляющие зерно, прибывали нерегулярно. Либо они были реквизированы для войны с Иудеей, либо, возможно, некоторые изменили курс, чтобы перевезти огромную свиту Нерона в Грецию. Солдаты тоже выражали недовольство, так как из-за ограничения финансов образовалась задолженность в выплате денежного довольствия.
И от верхушки общества нельзя было ожидать большой радости или преданности после тех опустошений, которые Нерон недавно произвел в их рядах, не говоря уже о его явном настроении отдалиться от Сената, когда он уезжал из Рима. В его отсутствие Геллий продолжал преследования потенциальных непокорных. Но вскоре им овладел страх, и он неоднократно настаивал на возвращении императора. В конце концов, где-то в январе 68 года – после того, как Нерон отсутствовал в Италии гораздо дольше, чем любой другой правитель со дней удаления Тиберия на Капри, – Геллий отправился в Грецию самолично в большой поспешности и умолял Нерона вернуться. Он утверждал, что раскрыл еще один большой заговор. Так ли это было на самом деле, трудно сказать, но легко поверить, что отчеты доносчиков, достигающие его ушей, вызывали у него тревогу.
В любом случае Нерон теперь больше не откладывал и сразу же выступил в обратный путь через Адриатику – действительно так поспешно, что он отправился во время шторма, в котором чуть было не погиб его корабль. Но когда Нерон прибыл в Италию, если не считать немногочисленных смертных приговоров, все неприятные дела подобного рода были забыты. Потому что его внимание было целиком сконцентрировано на целой серии зрелищных процессий, которые были устроены, чтобы приветствовать возвращающегося героя. Теперь с волосами до плеч Нерон совершил триумфальный вход в свой любимый Неаполис на колеснице с впряженными в нее белыми лошадьми, пройдя в город через пролом в стене, по обычаю победивших на состязаниях греческих атлетов. Затем он проследовал до Анция и Альба-Лонга, известного как город – родоначальник Римской колонии, а затем и в сам Рим, где в городской стене были сделаны такие же специальные врата.