Нерушимый - 2

Ага, вот чего он боится! Ссыт, что я ляпну лишнее, а потому больше всего на свете хочет, чтобы я заткнулся. Давайте, журналисты, снимайте, как будет падать челюсть Гришина!

— Никогда не забуду, как… — я сделал вид, что у меня сбилось дыхание от волнения, и я набираю воздух, — как мне… — опять пауза и округляющиеся глаза бледного Гришина, — говорили, что победить не получится. Что… меня покалечат, и не стоит даже пытаться, — я одарил его улыбкой. — Как я оторопел, услышав, кто будет моим соперников в первом бою. Сам Хадис Ибрагимов! Спортсмен такой авторитетный, что вообще не должен был участвовать в отборочных боях! Казалось, сама судьба против меня, но нет! Этот турнир — отменная школа жизни. Спасибо вам за этот урок!

Его перекосило, аж улыбку развернуло наоборот, но он взял себя в руки, потянулся к микрофону, но я вернул его ведущему, который объявил:

— Теперь — обещанное новогоднее супершоу и грандиозный розыгрыш, где суперприз — автомобиль! А наши победители приглашаются встретить новогоднюю ночь в нашем ресторане!

Так себе идея. Мы ведь с побитыми мордами, уставшие, потные… Не с корабля даже, из забоя — на бал, к наряженным, разукрашенным, самодовольным. Зачем? Можно ли не идти?

Можно, но не нужно. Точнее, нужно сходить, напомнить о себе.

Как только я вышел из клетки, ко мне подошел Лев Витаутович.

— Все в порядке? — Я кивнул. — Идем переодеваться — и к столу. Сейчас начало одиннадцатого. В ресторане необязательно быть всю ночь. Показался, руки пожал, на пару вопросов ответил — и свободен.

Я и сам понимал, что, когда выпьют, всем станет не до меня.

В «синей» комнате ожидания оказался Тихонов. Все время, пока я переодевался после душа, он косился на меня и хотел спросить, но не решался. Наконец не выдержал:

— Слышь, Сань… ты, когда запрыгнул на противника со спины и перевернул его кувырком… Это было нечто!

— Спасибо, Володя, — кивнул я, натягивая джинсы.

— А… э… научишь?

Меня спас Витаутович. Вызвал огонь на себя, рассказывая и немного — показывая парню последовательность действий. У Тихонова горели глаза, видно, что ему интереснее попробовать прием, чем идти в ресторан.

У выхода ждал официант, который проводил меня, тренера и Тихонова в ресторан, где уже во всю шло веселье. Снегурочкой была Эрмина, жена Достоевского, Дедом Морозом… А черт его знает, разве за белой бородой поймешь?

Все столики были заняты, пустовал лишь один, возле ведущих. Точнее не пустовал, там был Барановский и четыре пустых тарелки. Официант привел нас к этому столику. Я окинул взглядом стол, и желудок взревел раненым буйволом. Поросенок жареный целиком, гусь рождественский, дичь всякая мне неведомая, рыба, креветки, осьминожки, куча салатов… Нехило номенклатура питается, небось с Дальнего Востока утренним рейсом?

Но хотелось мне другого, а все знают, что гештальт надо закрывать.

Я сел и попросил у официанта:

— Мы обедали у вас сегодня, и были котлетки с пюре. Можно мне порцию?

Официант округлил глаза, но взял себя в руки, записал мои пожелания в планшет и удалился, а я, чтобы не захлебнуться слюной, налег на греческий салат. Огромных усилий стоило не грести все подряд и не давиться, как голодающий.

Котлеты принесли минут через двадцать, в полдвенадцатого.

Только я собрался на них наброситься, как о спинку стула оперлась Вика Лесневич, нависла надо мной. На ней было короткое платье, такое… как чешуя. Будто с одной змеи кожу сняли, а на вторую надели.

Витаутович оглядел ее с головы до ног, взял рюмку коньяка и удалился. Я с сожалением посмотрел на котлеты, на Вику, снова на котлеты. Вспомнил: «Чего тебе надобно, старче?» Вика хотела помириться и еще немного — меня. От ее похотливого желания у меня и самого слегка кровь забурлила, и начал просыпаться боевой боец в штанах.

— Александр, можно тебя на пару слов?

Вика отхлебнула из бокала и сделала несколько шагов в сторону, к пальме, где в клетке вниз головой висел попугай Гарри. Я с тоской посмотрел на котлетки, с которыми меня снова разлучали. Вика провела кончиком языка по алым напомаженным губам и проворковала:

— Сань, ты зла на меня не держи. Ну, сглупила. Выпившая была, голову потеряла.

— Дур-ра, дур-ра, — крикнул Гарри.

Он, конечно, говорил «дурак», но последний звук проглатывал, и получалась «дура» на французский манер.

— Да я забыл уже, — улыбнулся я, страстно желая вернуться за стол, куда пришел Тихонов, но без тренера.

— А я нет, — она снова облизнулась.

— Дура хочет! Хочет! — крикнул попугай, распушил хохолок и закричал пронзительно: — Жр-р-рать! Куш-ш-шать! — И вдруг задал вопрос с интонациями Достоевского: — Да?

Видимо, слепил эту фразу из «Гарри дурак» и «Гарри хочет кушать», но получилось забавно.

Вика посмотрела на него злобно, я пожелал ей хорошего вечера и вернулся к своим котлеткам, огляделся по сторонам и приступил к трапезе.

Мать моя женщина! Это была пища богов! Сто лет ни я, ни Звягинцев не ели домашних котлеток — сочных и ароматных, тающих во рту. Огромных усилий требовалось, чтобы не закатить глаза и не замурлыкать от удовольствия. Вот он, момент истины! Только ради этого стоило победить.