Нерушимый 4

Поняв, что юноша у гопоты в авторитете, я отпустил вожака. Он вскочил, размазал по лицу кровь из разбитой губы и набычился. Ко мне вернулась вера в бескровное решение проблемы. Ну, в относительно бескровное.

Юноша протянул руку Димидко:

— Здорово, Сан Саныч! Я Димон. Левашов. На треню к вам иду. — Он потряс головой и улыбнулся, закатив глаза, обратился к гопникам: — Пацаны, это ж Димидко! Вы че, берега попутали, а? Охренеть, я руку день мыть не буду!

Он растопырил пятерню, которую только что жал Димидко. Гопота загудела. Вожак ретировался, и вперед выступил невысокий парень с лицом, покрытым шрамами от прыщей, будто лунная поверхность — кратерами. Черные глаза его сияли.

— В натуре — Димидко! Вы это, зла де держите, да?

— Они нормальные мужики, — поручился за нас Левашов. — Хоть бы у меня спросили. Так нет же, роги в землю и — му-у-у!

Левашов посмотрел на меня и вдруг распахнул синющие глаза еще шире, словно ему явился призрак Яшина:

— Итить-колотить! Нерушимый! Ба-а-а! Па-ца-ны! Сфоткайте меня вот так, с Димидко и Нерушимым.

Он втиснулся между нами с важным видом, гопники принялись его фотографировать. Потом я почувствовал себя обезьянкой — с нами фотографировались, руки жали, у Димидко просили автограф, у меня на всякий случай тоже. Гопники окружили нас, стали жаловаться на Филимонова и желать удачи на поле. А Левашов бегал между всеми и, захлебываясь от восторга, тарахтел:

— Нерушимый — ваще терминатор! Я бой его смотрел. Тот ему — в горло зубами! А этому хоть бы хрен! А как он того черта красиво завалил! Н-на! — Он изобразил бросок через бедро. — Песня! А вы, дебилы, на такого кента рыпнулись! Да он бы вас порвал! Офигеть, с кем я играть буду! — Он восторженно выдал витиеватое ругательство.

— Мужики, у нас тренировка, — объявил Димидко, постукивая по часам, и мы направились в раздевалки.

Я издали заметил внедорожник директора команды, Лехи Смирнова, припаркованный у основного спорткомплекса. Хотя нет, люди его ориентации Лехами себя не называют. Они Алексы и Лексусы.

Микроб кивнул в сторону машины.

— О, никак Смирнов прощаться с нами приехал!

Новенький Левашов сразу сообразил, в чем дело, сплюнул и процедил:

— Этот-то — прощаться? Ха! Да его бульдозером с места не сковырнешь. Присосался, как клещ. Развел голубятню, а нормальные тренеры только его увидят — валят. Что вы приехали — ваще чудо.

— А может, он не к нам? — предположил Погосян, открывая дверь в приземистое здание.

Там были раздевалки и вместо тренерской — пыльный конференц-зал, где мы обычно собирались.

На его вопрос ответила показавшаяся из конференц-зала голова Смирнова. Увидев нас, он вылез весь и сказал совершенно безэмоционально:

— Александр Александрович, зайдите, пожалуйста, дело есть.

Директор команды остановил взгляд на Левашове, покраснел, ноздри его раздулись. Парень будто бы его не заметил, юркнул в раздевалку, за ним вошел я. Замыкал шествие Гребко. Далеко от двери мы уходить не стали, навострили уши.

Левашов сел переодеваться и нецензурно призвал лишить жизни лицо нетрадиционной ориентации. Стянул шапку… Захотелось заржать. Внешность у него была ангельская: желтоватые кудри, огромные васильковые глазища, губки бантиком — и повадки заправского гопника. Более дисгармоничное сочетание сложно представить. Это как если единорог захрюкает, ну, или жаба запоет оперным голосом.

Секундный ступор прошел, и я сосредоточился на том, что происходило между директором команды и Димидко. Слов было не разобрать. Смирнов монотонно шелестел, словно ползла змея, в голосе Димидко читалось возмущение.

Сообразив, что ничего не услышим, мы сели на лавки и принялись переодеваться. Судя по обуви, стоящей возле шкафов, местные уже были в манеже. Только запоминающихся казаков Дятла не наблюдалось. Опаздывает или переобулся? Саныч специально тренировку перенес с девяти на десять, чтобы Дятел-Дрозд успевал выпорхнуть из-под крылышка женушки. Ну, или из-под каблука вылезти и приехать сюда из Москвы.

Саныч вернулся минут через пять, мы как раз переоделись.

— Вот сука, — процедил он, повернувшись к двери.

Замахнувшись, хотел пнуть стену, но передумал — еще развалится.

— Что? — поинтересовался Колесо. — Смирнов увольняться не хочет?

— Сука, ведет себя так, словно того разговора и не было! А мне до того два раза говорил, мол, отвалите, увольняюсь. Предъявы кидает, что-де автобус в понедельник занят. Все автобусы заняты! И как мы на матч поедем? На электричке? Чтобы озлобленные болелы нас встретили и ноги нам переломали?

— Это он вас так воспитывает, — сказал Левашов. — Как баба. Типа, что без него вы никуда. А я, вот, такой хороший, в последний момент все и решу.

Димидко развернулся ко мне и сказал:

— И что делать? Этот Тирле… как его… Лев, короче, приезжает в двенадцать. А Смирнов заднюю включил! Звонить этому твоему, чтобы не ехал?

Я вытащил телефон, но Димидко сжал мое плечо.

— Сам наберу. Он ведь со мной договаривался. — Помолчав немного, он добавил: — Не даст этот Смирнов нам нормально работать.