Нерусская Русь

Остатки Одесского периода истории нашей культуры сказывались еще и в послевоенное время, – как усилиями потомков ее создателей и носителей, так и молитвами ценителей и почитателей. И Бабеля переиздавали (хотя и с большими купюрами из его «Конармии»), и Багрицкого, и Светлова. Но уже канул куда-то Джек Алтаузен, потерялись в сумраке времен Сфорим и Бялик… большинство. И странные, жутковатые чувства испытывал хозяин квартиры в многоэтажном современном доме, почитывая метельным вечером Пашу Когана или Антокольского.

Но конечно же, маразм уже никогда не крепчал с такой силой, как в одесское двадцатилетие. Ведь в 1950–1970-е годы в России было хоть что-то кроме продукта, извергнутого головами еврейского Горыныча, а в довоенное время почти что и не было. Бог знает, сколько верст «накрутил» над Россией этот трехголовый Горыныч.

В собственном представлении этот Горыныч, поднимаясь над Русью с клекотом из Троцкого и Жаботинского, разворачивая паруса сочинений Бялика и Сфорима, был грозен и прекрасен и к тому же необыкновенно умен и несказанно учен. С видом высокомерного презрения к мужичью и черносотенному быдлу, копошащемуся на земле, приросшему ко всяким там Россиям, брезгуя любителями «русского слова и русского лица», трещал Горыныч жестяными крыльями прогресса, выпускал отработанные газы из-под лакированного афедрона[247], тряс хвостом, разбрасывая по дикой стране плоды просвещения.

Если бы мнение Горыныча о самом себе хоть немного соответствовало бы действительности – трудно даже вообразить, какие сокровища мудрости, какие чудеса культуры возникли бы в это двадцатилетие между мировыми войнами.

Но взлета культуры, как легко заметить, не произошло. В петербургский период русской истории – произошло, позже, в советские 1960–1980-е – тоже произошло, но не в Одессе, а в Москве-Ленинграде. Одесса… по крайней мере Одесса Бабеля и Утесова – оказалась совершенно бесплодна.

Глава 8. Удачные дети модернизации и ассимиляции

Каждый получил свою долю сокровищ. Одни распорядились богатством умно, а другие, напротив, глупо, в соответствии со своим темпераментом.

Р.Л. Стивенсон

Уже в сталинскую эпоху русские туземцы, а уж тем более недорезанные русские европейцы выдвинули множество людей, вполне способных конкурировать с евреями.

В 1935 году этнические русские составляли малую толику советских ученых, вряд ли больше третьей части докторов наук. В 1955 году их было примерно столько же, сколько этнических евреев. К 1975 году евреи составили меньшинство.

Классическая байка в том, что евреев просто не пускали в науку, и верна, и неверна одновременно… Процентная норма – была, порядка 2 % всех принятых, – попытка тайком, исподтишка сделать так, чтобы евреев в вузах было бы столько же, сколько и в целом по стране.

Но можно подумать, для воспроизводства интеллектуальной элиты необходимо большое количество людей. На рубеже 1970-х и 1980-х годов ходила байка: «Советская наука держится на 50 тысячах докторов наук». Во многом так примерно оно и было. Что, трудно было выделить 50… Ну, пусть 30 тысяч докторов наук из двух или трех миллионов?!

Грамотности вполне достаточно для того, чтобы занять должности писарей, учетчиков, бригадиров, мелких чиновников. Это и спасло в свое время большевиков.

Уже для должностей так называемой «рядовой» или «массовой» интеллигенции – врачей, инженеров, учителей – необходимы и специальные знания, и хоть какие-то способности. Тут уже есть конкуренция по этим качествам.

Для работы научного сотрудника, тем более для работы ведущего специалиста в какой-то области; для того, чтобы прокладывать новые дороги науке и культуре, надо что-то из себя представлять. Тут маловато амбиций.

Уже в сталинских «шарашках», куда стаскивали умных образованных зэков, давали им задания, важные для развития науки и техники, нужна была не чистая анкета, а выдача результата. В этих шарашках, не к чести советского государства, Туполев, Яковлев и Королев ковали его будущую мощь. Среди этих «ковавших» поразительно мало евреев.

Народ, в 1945 году составлявший не больше 2 миллионов человек, и при самых благоприятных обстоятельствах не смог бы выдвинуть из своей среды эти 50 тысяч докторов наук. А если бы формально и выдвинул… В предвоенное, вернее, в междувоенное, время, между 1922 и 1941 годами, так и происходило – занимали должности не самые способные, а самые «достойные» с классовой точки зрения. Но науки они не прославили, эти выдвиженцы, – что выдвиженцы из русского пролетариата, что выдвиженцы из еврейской буржуазии. Не выдвиженцы делают науку.

То есть в процентном отношении, может быть, и больший процент евреев годился в интеллектуальную элиту, чем у русских: должен же как-то сказываться многовековой отбор умников. Но для решения всех встающих в стране задач, для лидирования во всех областях науки и культуры сил уж не хватило.