Нерусский Александр Грин

Глава V. Герой – поляк!

Персонаж, от чьего имени ведётся рассказ, и его спутник – «товарищ мой, приговоренный к смерти», – видя за собой слежку, делают вид, что прогуливаются, и им удаётся обмануть филёров. Рассказчик передал товарищу бомбу, которую тому предстоит бросить в некое высокопоставленное лицо. Товарищ говорит, что совершенно спокоен и уверен в успехе: «Ваш гостинец я немедленно отнесу к себе, а вы идите домой и позовите, пожалуйста, Евгению с братом. Пусть нас будет только четверо… Мне хочется покататься на лодке и посмотреть на их хорошие, дружеские лица… Так мне будет легче… Хорошо?»

Он влюблён в Евгению, догадывается читатель; она и её брат Кирилл – тоже революционеры, но не сторонники террора. Они не знают о предстоящем покушении. А идущий на него не может не высказаться, когда четверо катаются в лодке. Девушка сказала о пропаганде, а он «снисходительно улыбнулся углами губ.

– Слыхали. А знаете ли вы, что главное в революции? Ненависть! И если ее нет, то… и ничего нет. Если б каждый мог ненавидеть!.. Сама земля затрепетала бы от страха».

Брат девушки Кирилл захохотал и напомнил, что произнёсшего это «так и звали: «Маленький Марат». Ему всё крови! Больше крови! Много крови… Кр-рови, Яго!.. Тигра лютая!»

Рассказчик сообщает, что лицо того, о ком это сказано, осталось совершенно равнодушным. «Но через мгновение он живо повернулся всем корпусом и воскликнул с такой страстью, что даже я невольно насторожился, почуяв новые струны в этом хорошо мне знакомом сердце.

– Да! пусть ужас вперит в них слепые, белые глаза!.. Я жестокость отрицаю… Но истребить, уничтожить врагов – необходимо! С корнем, навсегда вырвать их! Вспомните уроки истории… Совсем, до одного, навсегда, без остатка, без претендентов! Чтобы ни одна капля враждебной крови не стучала в жилах народа. Вот что – революция! А не печатанье бумажек. Чтобы ни один уличный фонарь не остался без украшения!..»

Это возгласы – из сердца, из глубины души самого Грина. Это та ненависть, которая клокотала в нём, подростке, и выплеснулась в презлые стихи об учителях, а позже привела его к эсерам с их индивидуальным террором.

На читателя воздействуют переживания рассказчика, ждущего покушения, совершить которое ушёл его товарищ. «Ожидание победы боролось где-то далеко внутри, в тайниках сознания с тяжестью больной, бьющей тоски». Победа – удавшееся покушение, но она почти наверняка означает гибель покушавшегося. Оттого тоска «росла и крепла, и тяжелые, кровяные волны стучали в сердце, тесня дыхание».

Симпатии автора отданы террористу – он вошёл в комнату рассказчика и «остановился в дверях, измученный и слабый, торжественно смотря мне прямо в глаза. Одежда его была в порядке, и это обстоятельство не казалось мне странным и удивительным. Он сделал, и не только несмотря на это, а вопреки этому – уцелел. Все остальное было пустяки. Раз совершилось чудо, – одежда имела право остаться чистенькой. Я держал его за руки выше локтей и изо всей силы тряс их, захлебываясь словами. Они кипели в горле, теснясь и отталкивая друг друга».

Обратим внимание ещё на одну деталь: «Первое, что я увидел, – это его улыбку, сокрушенную и мягкую».

Рассказчик думал, что покушение удалось, но услышал:

«– Сегодня ничего не было. Значит, придется завтра…»

Почему же? Почему?

«Он зажмурился, крепко стиснул зубы и тихо, раздельно роняя слова, ответил:

– Он был не один… Там сидела женщина и еще кто-то… Не то мальчик, не то девочка… Длинные локоны и большие капризные глазки…»

Террорист не бросил бомбу в карету, вопреки своим страстно высказанным накануне словам о том, что необходимо истребить, уничтожить врагов – всех до одного, без остатка, без претендентов, чтобы ни одна капля враждебной крови не стучала в жилах народа.

Приговорённый к смерти, идущий на смерть революционер не убил врага, ибо не желал отнять жизнь у его жены и ребёнка. Для террориста – это высшая форма благородства. Марат благороден!

Но, может быть, он сдрейфил, прикрывшись причиной, что враг был в карете не один? Но нет. Рассказчик сообщает:

«Когда на следующий день вылетели сотни оконных стекол и город зашумел, как пчелиный улей, я догадался, что на этот раз – он был один…»

Революционера зовут Ян. Это традиционное польское имя. Ненависть поляка не просто к самодержавию, а к тирании, топчущей его нацию, такая, какой не может быть у русских Кирилла и Евгении. Кирилл в лодке поёт русскую народную песню «Меж высоких хлебов затерялось», которой стало стихотворение Некрасова «Похороны», а о Яне говорит, хотя больше в шутку, – «тигра лютая». Но тот окажется прекрасен своим благородством. Поляки прославились их гордостью, а гордый не бросит бомбу в карету, в которой едут женщина и ребёнок. Грин знал, кого воспеть.

Глава VI. Малинник Якобсона