Нерусский новый русский

Все шумно и в нетерпении ждали! Совершенно ничего не ожидающие, отец с двадцатитрехлетней Милочкой, выгрузили два чемодана и пошли по платформе.

«Смотри, праздник тут какой-то, прямо на вокзале что-то происходит!» – переговаривались они, вглядываясь в яркую и шумную толпу на платформе. Вдруг грянул оркестр, пусть даже и не попадающий ни в одну ноту! Шумный трубач оглушил Милу, подстукнув инструментом по голове. Частично знакомая отцу толпа накинулась на них с цветами и обниманиями. Что могли двое сделать против такого количества народу? Поздравления, приветственные слова, зачитываемые от директора завода, где работал дед! Никто не слушал молодых, их здесь затолкали, зацеловали и понесли, практически зажав, домой к столу! Все это сумасшествие было совершенно без повода и причины, но остановить всех этих людей было просто невозможно и страшно неудобно, ни отец, ни мать не решились на это! Никого не смутило, что на свадьбе со стороны невесты не было ни одного человека, даже матери ее. Так поженили моего отца с моей мамой. Переведя дух, они сели через пару дней в поезд и поехали в Ленинград, рассказывать все маминой маме… Через девятнадцать лет они заработают на отдельную двухкомнатную квартиру, и мы переедем в нее.

Чуть-чутьистории

Мне это рассказывала мама… Где-то в деревне какой-то, когда мама была маленькая, бабушка приносила ей каждый день стакан молока и ставила, чтобы мамочка выпила проснувшись. Жили бедно, поэтому стакан был только один – для малышки. Если заходил туда мой прадед, который был глухонемой почему-то, то он, не думая, выпивал молочко. Каждый раз, поймав эту ситуацию, моя бабушка Галя ругалась на него, как только могла ругать отца! Стыдила его, что как же совесть его до такой степени мала, что он ребёнка молоко каждый раз выпивает. А дед писал всегда на листочке одно и тоже: «Она ещё за свою жизнь молока вдоволь напьётся, а я старый, сколько мне осталось?!».

Вставал и уходил куда-то под кипение бабушки.

Наступил сорок первый, война, моего деда, отца мамы и брата бабушки (тоже по маме) призвали, естественно, в армию. Не знаю, как и почему, но дед оказался политруком! Немцы окружили Ленинград, и началась блокада. Брат бабушки Абрам Маркович каким-то образом получил информацию о происходящем и настоял об эвакуации своей жены и сестры (моей бабушки) с двумя дочками, моей мамой Милой и моей тётей Ирой. Маме было пять лет, а Ирочке итого меньше. Уехав на поезде с двумя чемоданами и парой мешков вещей, эти несчастные женщины оказались в чужой деревне. В чьей-то избе им удалось каким-то образом договориться о закутке за занавеской, где они и жили. Оказалось, что работы в деревне не найти и купить хлеб можно было продав за копейки на рынке что-то из того немногочисленного гардероба, который несчастные женщины привезли с собой. Ужас, в который они там попали, усугублялся ещё и злостью, переходящей в ненависть от местного населения. Никому там были не нужны, в этой голодной и холодной, еле живой, деревне чужие, молодые, городские женщины, одна из них ещё и очевид ная еврейка. Все четверо голодали, как в это время и жители, оставшиеся в Ленинграде. Все непрерывно болели. В какой-то из дней, глядя на умирающую маленькую дочь и понимая полную безнадёжность ситуации, бабушка, чтобы уменьшить расход хлеба, попробовала повеситься. Что-то там пошло не так, уж не помню, веревка, по-моему, порвалась, да и пришел кто-то в дом после этого, ну, в общем, оставил Господь её в живых, и как-то прожили они там эту эвакуацию, хотя рядом и хоронили непрерывно остальных Ленинградцев.

Что удивляться после этого, что и мама, и бабушка всю жизнь экономили на всем!? И не мог я, будучи взрослым, переделать, конечно, мать и заставить её покупать, например, нормальные яблоки. Она ехала с отцом на дорогой машине из хорошего большого загородного дома в «Пятерочку», находила там самые дешёвые порченые яблоки, а дома вырезала из них гнилые кусочки. Так и прожила всю жизнь, экономя и откладывая на чёрный день и никогда не позволяя себе тратить копившиеся деньги!

Вернёмся к её отцу, моему деду политруку, звали его Михаил. Как я написал выше, его призвали в начале войны, в сорок первом. Немцы ведь очень быстро подошли к Ленинграду и окружили его кольцом. Из коммуналки на Техноложке дед, поцеловав жену и маленькую дочку, ушел навсегда с большим рюкзаком.