НЕРВ

Когда я наконец вынырнул на поверхность около четырех часов дня в воскресенье, она стояла перед мольбертом и тихонько пела. Не ту угловатую, колючую мелодию, с какой выступала на концертах, а кельтскую балладу в минорном ключе, мягкую и печальную. Я лежал с закрытыми глазами и слушал, зная: она тут же замолчит, если увидит, что я проснулся. Прекрасный голос, хотя она пела почти шепотом, результат великолепно натренированных голосовых связок и потрясающего контроля над дыханием. Она чистокровный представитель семьи Финнов, сухо подумал я. Ничего не делает наполовину.

Джоанна закончила балладу и начала другую:

– Я знаю, куда иду, знаю, кто идет рядом со мной, знаю, кого я люблю, но кто знает, за кого я выйду замуж. Говорят, что он злой, а я скажу, он нежный… – Она резко остановилась и произнесла спокойно, но с силой: – Проклятье, проклятье и еще раз проклятье.

Я услышал, как она бросила палитру и кисть и пошла в кухню.

Через минуту я сел в кровати и крикнул:

– Джоанна!

– Да, – отозвалась она из кухни.

– Я умираю от голода.

– О! – Она засмеялась, потом всхлипнула и сказала: – Сейчас. Я уже готовлю.

Еда была королевская: жареный цыпленок со сладкой кукурузой, бекон и ананас. Пока из кухни доносились соблазнительные запахи, я встал, оделся, достал в комоде чистое белье и приготовил для нее свежую аккуратную постель.

Она принесла из кухни поднос с тарелкой, вилку и нож и увидела убранную постель и сложенные грязные простыни.

– Что ты делаешь?

– Тебе на софе неудобно. Ты явно там не высыпаешься, и у тебя красные глаза.

– Это не потому… – начала она и замолчала.

– Не потому, что ты не высыпаешься? Она покачала головой:

– Ешь!

– Тогда в чем дело? – спросил я.

– Ничего. Ничего. Замолчи и ешь.

Она наблюдала, как я очистил тарелку до крошки.

– Ты лучше себя чувствуешь, – констатировала она.

– Конечно. Почти хорошо. Благодаря тебе.

– И ты не собираешься ночевать здесь сегодня?

– Нет.

– Ты можешь попробовать спать на софе, – спокойно сказала она. – И сам увидишь, что я терпела ради тебя. – Я ничего не ответил, и Джоанна настойчиво добавила: – Я хочу, чтоб ты остался, Роб. Останься.

Я внимательно посмотрел на нее. Хотел бы я знать: ее, печальные песни, и слезы в кухне, и теперь настойчивое требование, чтоб я остался, – нет ли тут мельчайших признаков, что наше родство ее огорчает больше, чем она предполагала? Я всегда знал, что, даже если она полюбит меня так, как я хотел, это будет для нее большим потрясением, потому что Джоанна не способна отбросить свои предрассудки. Но в любом, случае мне именно сейчас уходить не время.

– Хорошо, – улыбнулся я, – спасибо, я останусь. На софе.

Она вдруг оживилась, стала разговорчивой и рассказала во всех деталях, как выглядело на экране интервью,

– В начале программы он заявил, мол, он полагает, что твое имя на табло появилось по ошибке, потому что он слышал, будто ты не приедешь, и я испугалась, не попал ли ты по дороге в аварию. Но ты приехал… и потом вы оба выглядели как самые закадычные друзья, он обнял тебя за плечи, и ты улыбался ему так, будто солнце сияло из его глаз. Как тебе удалось? А он старался подколоть тебя, разве нет? Может, это мне показалось, потому что я знаю… – Она замолчала на середине фразы и потом совершенно другим голосом, полным слез, спросила: – Что ты собираешься с ним сделать?

Я рассказал ей. Наступила долгая пауза. Она была потрясена.

– Ты не сможешь! – воскликнула она. Я улыбнулся, но ничего не ответил. Она вздрогнула:

– Он не догадывался, что ты все знаешь, когда подкалывал тебя.

– Ты мне поможешь? – спросил я. Ее помощь была очень важна.

– Может, лучше обратиться в полицию? – серьезно спросила она.

– Нет.

– Но то, что ты планируешь… это жестоко.

– Да, – согласился я.

– И сложно, и много работы, и дорого.

– Да. Ты позвонишь один раз. Хорошо? Она вздохнула:

– Если он перестанет вредить, наверное, ты тоже успокоишься?

– Безусловно. Но ты позвонишь?

– Я подумаю. – Она встала и забрала поднос. Джоанна не позволила помочь ей вымыть посуду, и я подошел к мольберту посмотреть, над чем она работала весь день: я почувствовал смутную тревогу, обнаружив, что это портрет моей матери за роялем.

Я все еще разглядывал портрет, когда она вернулась.

– Боюсь, что он мне не удался, – заметила она, становясь рядом. – Видимо, что-то неправильно с перспективой.

– Мать знает, что ты рисуешь ее?

– Ох, нет.

– Когда ты начала?

– Вчера днем.

Мы помолчали. Потом я Сказал:

– Нет никакого смысла убеждать себя, что ты испытываешь ко мне материнские чувства.

Она вздрогнула от удивления.

– Я не хочу вторую мать, – продолжал я. – Я хочу жену.

– Я не могу… – проговорила она, и у нее перехватило дыхание.

Я отвернулся от портрета, понимая, что надавил слишком сильно и слишком рано. Джоанна взяла измазанную краской тряпку и начала стирать еще не высохшие мазки, уничтожая свою работу.

– Ты видишь слишком многое, – сказала она. – Больше, чем я понимаю сама.

Я улыбнулся, и немного спустя она тоже с усилием улыбнулась, вытерла пальцы тряпкой и повесила ее на мольберт.

– Я позвоню… Ты можешь начинать… то, что запланировал.