Нерв

А ну, отдай мой каменный топор
И шкур моих набедренных не тронь.
Молчи, не вижу я тебя в упор.
Или в пещеру, поддержи огонь.

Выгадывать не смей на мелочах,
Не обостряй семейный наш уклад.
Не убрана пещера и очаг,
Разбаловалась ты в матриархат.

Придержи свое мнение,
Я — глава, и мужчина — я.
Соблюдай отношения
Первобытнообщинные.

Там мамонта убьют, поднимут вой,
Начнут добычу поровну делить.
Я не могу весь век сидеть с тобой,
Мне надо хоть кого-нибудь убить.

Старейшины сейчас придут ко мне.
Смотри еще не выйди голой к ним.
Век каменный, а не достать камней.
Мне стыдно перед племенем своим.

Пять бы жен мне — наверное,
Разобрался бы с вами я!
Но дела мои скверные,
Потому — моногамия.

А все твоя проклятая родня…
Мой дядя, что достался кабану,
Когда был жив, предупреждал меня:
Нельзя из людоедок брать жену.

Не ссорь меня с общиной — это ложь,
Что будто к тебе кто-то пристает.
Не клевещи на нашу молодежь,
Она — надежда наша и оплот!

Ну, что глядишь — тебя пока не бьют.
Отдай топор, добром тебя прошу.
И шкур не тронь, ведь люди засмеют.
До трех считаю, после — задушу.

В библейские времена (рассказ плотника Иосифа)

Возвращаюсь я с работы,
Рашпиль ставлю и стены.
Вдруг в окно порхает кто-то
Из постели от жены.

Я, понятно, вопрошаю: «Кто такой?»
А она мне отвечает: «Дух святой».

Ох, я встречу того духа.
Ох, отмечу его в ухо.
Дух — он тоже духу рознь.
Коль святой, так Машку брось.

Хоть и кровь ты голубая,
Хоть и белая ты кость
До Христа дойду и знаю:
Не пожалует Христос.

Машка — вредная натура,
Так и лезет на скандал.
Разобиделася, дура,
Вроде, значит, помешал.

Я сперва, конечно, с лаской:
То да се.
А она к стене с опаской:
«Нет, и все!»

Я тогда цежу сквозь зубы,
Но уже, конечно, грубо:
«Хоть он возрастом и древний,
Хоть годов ему тыщ шесть,
У него в любой деревне
Две-три бабы точно есть!»

… Я к Марии с предложеньем
(Я на выдумку мастак):
Мол, в другое воскресенье
Ты, Мария, сделай так:

Я потопаю под утро, —
Мол, пошел…
А ты — прими его как будто,
Хорошо?

Ты накрой его периной
И запой — тут я с дубиной.
Он крылом, а я — колом.
Он псалом, а я — кайлом!

Тут, конечно, он сдается.
Честь Марии спасена!
Потому что мне сдается,
Этот ангел — сатана.

Я влетаю с криком, с древом,
Весь в надежде на испуг.
Машка плачет. «Машка, где он?»
«Улетел желанный дух!..»

«Как же это я не знаю?
Как успел?»
«А вот так вот, — отвечает, —
Улетел.»

Он псалом мне прочитал,
И крылом пощекотал…
— Так шутить с живым-то мужем?
Ах ты скверная жена!
Я взмахнул своим оружьем:
Смейся, смейся, сатана!

В древнем Риме