Несчастливая женщина

Никки Араи умерла от сердечного приступа в Сан-Франциско 8 июля 1982 года.

Она страдала от рака, и ее сердце просто перестало биться.

Ей было тридцать восемь.

Я обязательно буду по ней скучать.

~~~

Посреди мирного перекрестка в Гонолулу я увидел новенькую женскую туфлю. Коричневая туфля — мерцала, будто кожаный алмаз. Туфле явно незачем было вот так лежать, играя роль среди остаточных осколков автокатастрофы, и парад, по всей видимости, по перекрестку не ходил, так что история туфли навсегда останется загадкой.

А я сказал — ну конечно нет, — что у туфли не было пары? Одна туфля, одинокая, едва ли не призрачная. Почему, если видишь одну туфлю, сразу как-то неловко, если второй поблизости нет? Начинаешь искать. Где же вторая туфля? Наверняка ведь где-то здесь.

Это благоприятное начало я продолжу рассказом о странствии одного человека — таким географическим календарем свободного падения: началось оно будто бы много лет, а вообще-то — несколько месяцев физического времени назад.

В конце сентября я на две недели уехал из Монтаны в Сан-Франциско, а потом обратно на восток, читать лекцию в Буффало, Нью-Йорк, а потом еще на неделю в Канаду. Я вернулся в Сан-Франциско, проторчал там три недели, а затем истощение финансов погнало меня через залив в Беркли.

Три недели я прожил в Беркли, а потом на несколько дней уехал на Аляску в Кетчикан, после чего полетел на одну ночь севернее, в Анкоридж. Наутро, очень рано, я бросил снега Анкориджа ради Гонолулу (пожалуйста, потерпите меня, пока я календарь заполняю), Гавайи, где прожил месяц, лишь на несколько дней посреди этого месяца съездив на остров Мауи. Затем вернулся в Гонолулу, закруглил свой визит, возвратился в Беркли, где и живу, ожидая поездки в Чикаго в середине февраля.

Теперь мы смутно представляем, куда в географическом календаре угодили, и можем перейти к самому странствию, а оно короче не становится, потому что мы только сюда вон сколько добирались, а ведь здесь, можно сказать, начинаем заново. И правда, удивительно, что такого важного в одинокой женской туфле посреди перекрестка в Гонолулу и в одном человеке, что несколько месяцев мотается туда-сюда, вперед-назад, вдоль и поперек по всей Америке с кратким заездом в Канаду.

Надеюсь, скоро случится что-нибудь поинтереснее.

Не помешало бы.

Пожалуй, вот с чего начнем: я не хочу знать, в какой комнате она повесилась. Однажды какой-то человек, который знал это, начал рассказывать, а я сказал, что знать не хочу. Тот человек был очень мил и недосказал. Так разговор и остался за кухонным столом незаконченным.

Мы ужинали, и я к тому же не хотел, чтобы у нас на ужин оказалось ее самоубийство. Не помню, что мы ели, но смерть несчастливой женщины никак не стала бы удачной приправой к нашей еде.

В отделе специй в супермаркете вовсе не хочешь между орегано, сладким базиликом, семенами кориандра, укропом и чесночным порошком обнаружить «смерть-через-повешение» на этикетке пузырька с ингредиентами чудовищных последствий и составом, гарантирующим гибель всей еды на корню.

Если готовишь сам, не захочешь добавлять смерть-через-повешение ни в какое блюдо, или если ужинаешь в гостях, и там подают съестное с уникальным вкусом, и ты спрашиваешь хозяина и кухарку, что это за вкус такой, а они тебе как ни в чем не бывало:

— А, это мы новую специю пробуем. Нравится?

— Ни на что не похожа. Не могу разобраться. Как называется?

— Смерть-через-повешение.

Я думаю, теперь, когда я рассказываю про женщину, покончившую с собой, мы более или менее начали эту книгу, — начало вполне сносное, лучше размышлений об истории туфли на перекрестке в Гонолулу, и я способен и свободен мотаться по географическому календарю физических событий, слегка описанных в четвертом, пятом и шестом абзацах этого странствия.

Сегодня у меня день рождения.

Я вроде припоминаю давние вечеринки с любимыми и друзьями, но сегодня ничего подобного не будет. Я очень далеко, я почти выслан из своей сентиментальности. Да и ничего тут не поделать. Я просто знаю, что сорок шесть мне уже не будет.

Будь я хоть пьяным поющим ирландцем в День святого Патрика, таким зеленым, что всю Австралию можно зеленью покрыть, точно бильярдный стол, ни на ком это благотворно не скажется.

Что толку сообщать другим пассажирам утреннего поезда Беркли — Сан-Франциско — ни одного я никогда не видел и наверняка никогда не увижу, — что у меня сегодня день рождения.

Повернись я к совершенно постороннему человеку, что сидит рядом, пока мы едем в тоннеле под заливом Сан-Франциско, а у нас над головами плавают рыбы, и скажи я:

— У меня сегодня день рождения. Мне сорок семь, — всем бы стало неловко.