Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Это было под вечер двадцать восьмого января 1676 года. В тот же день патриарх исповедовал и приобщил Алексея Михайловича, который ничуть не удивился предложению царицы Натальи Кирилловны совершить таинство.

   — Силы, здоровья прибудет тебе, свет мой Алёшенька, коли примешь святых даров.

   — Да ладно уж... нешто я против. Сам хотел. Видно, уж скоро...

   — И не думай, государь, не тужи, не кручинь себя. Годы твои ещё не старые. Всяку хворь одолеешь, — глотая слезу, стараясь улыбкой ободрить мужа, уверяла царица. Но сердце не выдерживало смотреть на обтянутый кожей лик его. Под предлогом, что надо к детям, она поспешила уйти и в соседнем покое забилась в беззвучном рыдании.

Кончилась исповедь, причастив царя, патриарх ушёл, в покоях остался лишь постельничий Иван Нарышкин.

   — Матвеева мене, а с ним Григория Ромодановского с племянником Фёдором да Воротынского. Всех четверых разом. Легче мене, пока ести силы, надобно приказ отдати.

Явились званые. Царь выслал из опочивальни Нарышкина, заговорил, обращаясь к Григорию Ромодановскому:

   — Слышь, князь, вера у мене к тебе великая. Служил ты мене по правде, пока я жив был. Не за блага, а по чести. И по смерти послужи. Обещаешь ли?

   — Хошь бы и смерть принять, а всё выполню.

Царь посмотрел на трёх остальных бояр:

   — Забил я посудою, украшениями и другой ценной рухлядишкой три тайничка. В каждом ценностей от полутора до двух миллионов рублей. Каждый из вас об одном таком тайнике ведает, лишь князь Григорий Григорьевич Ромодановский-Стародубский о всех трёх ведает. Коли случится в царствии моём большая беда, то злато мому наследнику передадите. Вначале ты, князь Воротынский. Коли не извернётси новый царь, то следующим о золоте поведаешь ты, боярин Артамон Сергеевич,, а уж тебе, князюшка Фёдор, быти последним. Я думаю, о тех тайниках никому не ведомо.

   — Кому знати, государь. Без глазу чужого усё туды сношено. А заглядывать никому не мочно. Приказ даден. Словно бы тама грамоты особливо тайные государские ваши положены. И смертью покарать обещано, хто попытаетси, не бойси, государь. Поправляйся скорей, всё тебе сохранно сдам.

   — Не мене ты сдашь, а царю новому, когда в силу придёт. Ладно, идитева.

Бояре вышли, и сразу вошла царица Наталья Кирилловна.

   — Ох, горе мене, Натальюшка. Помру, ведь перегрызётесь. Родня на родню словно волки бросаются. Ну да не поиначишь людей. Так и Бог с им. Ступай скажи, сыновей бы позвали. Федю и Петрушу. Сейчас штобы привели.

   — Што торопишьси так? Ишь, ты ровно полосу вспахал, государь, от речей от своих. Передохни немного.

   — Нет. Не перечь. Уж тут не до роздыху. Може, и утра не дождуси. Зови, слышь.

Вид царя ясно говорил, что он прав.

Наталья снова затрепетала вся от беззвучного рыдания и вышла из покоев, где послала брата Ивана за царевичем Фёдором, а сама отправилась за сыном Петром.

А царь лежал и ждал сыновей, а мысли жуткой желчью сжигали мозг: «Вот, Господи, и даже полвека не дал пожити. Энти бы три годка, Федя бы окреп, войну бы с турками прикончили, а там, глядишь, и денежку бы полноценную выпустили, и помереть можно. Пошто, Господи, дело доделать не даёшь?»

Царь совсем обессилел и даже не двигал руками.

Царица ввела обоих царевичей и остановилась перед ложем, непривычно сгорбившись от горя. Рядом с Фёдором, который в свои четырнадцать лет был на пол головы выше отца, она выглядела девочкой, хоть ей и исполнилось двадцать три года и она три раза рожала. Она не могли предположить, что ближайшие четыре года состарят её до неузнаваемости.

Поймав взгляд мужа и поняв его, Наталья удалилась, а Алексей Михайлович попробовал поднять голову и посмотреть в глаза старшему сыну:

   — Фёдор, сынок, што бы я ни говорил, но никому кроме тебя, я не могу доверити брата твоего Петра. Он мал, и, кроме тебя, никто не поможет. Правда, ты сам мал ещё годами, но, видно, так хочет Господь.

Фёдора охватило рыдание.

   — Прекрати. — Государь закрыл глаза, немного помолчав, добавил: — Сядьте со мною одрясь.

Сыновья присели на ложе умирающего отца. Он открыл глаза и взял в правую руку ладонь царевича Фёдора, а в левую — царевича Петра:

   — Ну вот я и посмотрел на вас в последний раз, теперь можете идти. Помни, Фёдор, ты обещал мене беречь брата.

Фёдор поцеловал руку отца и, взяв Петра, удалился.

Царь остался один.

Ночь с двадцать восьмого января на двадцать девятое была неспокойной. Навряд ли в Москве нашёлся бы хоть один дворянин, который бы спал.

Часть знати оказалась этой ночью в доме боярина Хитрово, другая — в доме боярина Матвеева. Принадлежность к какой-то фамилии впервые на Руси не играла роли. Одна часть Голицыных оказалась в доме Хитрово, другая — Матвеева, это было с Куракиными, Долгорукими, Шереметевыми, Ржевскими, Скуратовыми, Репниными, Одоевскими, Шеиными.

Все хотели власти, хотели получить свой жирный кусок. Однако утром двадцать девятого января состояние царя не изменилось, и боярство, собравшееся в Кремле, сразу притихло. По приказу государя все были отправлены заниматься своими делами, но нервозность витала в воздухе.