Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

   — Ржевской Богоматери иду поклониться. Сказывают, очи лечит, зрить даёт. За тема и влачуся со товарищи.

   — Ну, дай тебе Бог, — сказал Андрей, немного распрямляясь.

   — А что, любезный, и ты за глазами идёшь? — спросил он у поводыря.

   — То племянник мой, Якушка, — объяснил спокойно старик. — А идёт с нами, сам разумеешь, мил человек, нам без него ни як не можно.

   — Да-да. — Андрей покивал, вставая.

Осока уже гонял волчок с рябым верзилой.

   — А только чё ж вы, сирые, туды не поспешаете, а здеся, в Огородниках, третий день таскаетеся? Харитоньев переулок, чай, не Ржевская Богоматерь, — наугад выпалил Андрей.

   — Мимо шли, мил человек, умыслили помолитися...

   — Это в кабак-то? — Краем глаза Андрей увидел, как исказилось лицо зрячего. — Ну што, — прошептал он, ухватив старика за кисть, — звать стрельцов? Или добром сговоримся? — И, явственно ощутив, как дёрнулся и замер слепец, Андрей понял, что попал. Что-то было за душой у этого старика с ослепшими глазами, только не ясно — что. Скорей всего, это не имело никакого отношения к искомым им, но теперь, пока в этом не убедится, отпустить слепых он не мог.

   — Што тебе надобно? — хрипло выдавил старик, мертвея и без того неподвижным лицом.

   — Горбун! — загремел Зуб откуда-то сверху. — Давай сыграем!

   — Отстань! — отмахнулся Андрей, не сводя глаз со старика и незаметно собираясь, словно перед броском. — Вишь, знакомца встрянул.

Он подтянулся к уху старика, растянул губы в рассчитанной на окружающих улыбке.

   — Говори скоро! — потребовал он. — Кто будите, куды идёте, по што?

   — Отпусти, — губами попросил старик. — Денег дам. Два рубля. Отпусти. Более нету.

Старика мелко трясло. Спутники его замерли. Только поводырь всё щупал глазами Андрея, бесполезно сжимая кулаки.

   — Говори! — приказал Андрей. — Ну.

   — Князя Трубецкого, Алексея Никитича, холопы... Беглые мы. Отпусти с миром Христа Господа нашего.

Андрей разжал пальцы. Это были не те. Теперь он знал это точно.

   — Ступайте, — сказал он, сунув старику в руку алтын, — не вас ищу.

И встал, пряча в ухмылке досаду.

   — Теперь, Зуб, давай сыграем.

Пронырливый Зуб оказался рядом.

   — А я подумал, ты хочешь слепых поприжать. Тут в соседнем кабаке остановился на ночь один слепой с поводырём. Я у его полный кашель серебра съял.

   — Полный кашель серебра у слепого, это, кажись, то, што мене надобно, Зуб. С меня кадушка пива.

Высыпав в руку вора горсть монет, Андрей поспешил из кабака, оставляя того в растерянности.

В тот же день четыре стрельца взяли слепого гонца Никона и поводыря и свели в Приказ тайных дел. А Андрей получил отпускную на астраханские грехи.

Между набатной башней Кремля и храмом Василия Блаженного стояла церквушка Покрова на Рву. В неё ходили молиться московские пушкари. Литейный двор находился вниз от Василия Блаженного к Неглинке, невдалеке от церкви Николы Мокрого. Й если каменные литейные строились длинными, то амбары, где хранились пушки, были круглыми, с деревянными крышами, обитыми медью, сильно позеленевшей от времени. Лучшие и известнейшие пушки стояли вокруг центрального амбара. Здесь были пушки Якова Умельца, Кузьмы Первого, Андрея Чехова: «Пёсик» и «Единорог», «Скорпион» и «Кобчик», «Обезьяна» и «Дева», «Дедок» и «Девка», «Волк» и «Павлин», «Медвежья лапа» и «Кабан».

Глава Пушкарского приказа боярин Баклановский Иван Иванович построил невдалеке от Москвы три небольших заводика лить и ковать мелочь, которые, однако, не окупали себя. По совету Артамона Матвеева Баклановский поставил стекольный заводик. Царь и бояре много строились, и стекольный заводик окупал и себя, и три литейных.

Баклановский подсчитывал, сколько нужно выплатить голландским купцам за привезённую медь, когда в Пушкарный приказ зашли Григорий Ромодановский, Артамон Матвеев и Барятинский.

   — Здрав будь, боярин Иван, — молвили вошедшие, снимая шапки.

   — Будьте и вы здравы.

Все четверо чинно раскланялись.

   — Мы к тебе по государственному делу. Полки из-под Пскову подошли, пушки надобны.

   — Нетути, более пятидесяти не дам. Более двух сот по государеву слову послал в Соловки. — Баклановский скаредничал; но более жалел «зелья» к пушкам, чем сами мушки. — Можете государю донесть.

   — Ты уж уважь князя Юрия, Иван Иванович. Мы с воеводой казанским договорились, он треть порохового погреба отдаёт, Стенька рядом. Дай пятьдесят пушек с зельем и пятьдесят без. А князь Юрий твоим заводишкам возов семьдесят дровишек подкинет.

   — Сто.

   — Ладно, сто.

Глава Пушкарского приказа почесал бороду, затем кликнул дьяка.

Тот вошёл с подбитым глазом. Пересчитывая вчерашний привоз, Баклановский недосчитался нескольких пудов меди и поучил расторопного дьяка домашними методами.

   — Пойдёшь к амбарам, выдашь сотню малых пушек стрельцам князя Юрия Никитича Барятинского. Опять чаво сопрёшь, я тебе твою морду лисью разобью.

   — Слушаюсь, боярин.

Дьяк юркнул в дверь. Выходя следом, Барятинский вполголоса обратился к Ромодановскому:

   — Чавой-то я должон Баклановскому дрова поставлять?

   — Молчи, дурак. Побьёшь Стеньку, государь боярина пожалует, усё окупится, — также в полголоса ответил Ромодановский.