Несчастливой любви не бывает (сборник)

Александр Сергеевич достает сало, яички крутые, соленые огурчики, банку домашней квашеной капустки. Хлеб режет толсто. Ну, благодать! Ну, что есть вкуснее! Напридумывали все эти деликатесы, «Макдональдсы» всякие, головы людям заморочили. Жрут в три горла, а все больше хочется. Да возьми картошки вареной, с маслицем разомни, посоли – чего еще надо? И деньги целей. Он не скупердяй, а рачительный. Деньги-то жизнью своей зарабатываются, а что у человека ценнее жизни? Вот и нечего ее в экскременты обращать, в золу.

А у нас любят жизнь с дерьмом смешивать, любят. Чтоб тише сидели. В тридцать лет объявляют себя стариками, все, мол, прошло, как с белых яблонь дым. А раз так – гори все синим пламенем. И, не вглядываясь ни в прошлое, ни в будущее, сгнивают на корню. Что народ оставляет новому поколению? Ведь ничего в себе не пожалели. Одни пищевые отходы, выходит, и оставляет. Посмотреть у них в подъезде: двадцать квартир, полных семей три, включая его собственную. Непьющий отец – он один. Остальные двое – сучки болотные, заняты только заливкой нутра. Дети тощие, зашуганные, нервные. Жены терпят своих уродов из гордости: у них есть, а у других и таких не сыщешь. И правда – остальные семнадцать квартир – матери-одиночки со своими матерями-одиночками и с дитятями-эгоистами. Рвут жилы, будущее созидают. Молются на этих своих нагуляных чад, а те и пользуются бабьей любовью бесстыже, как раньше их отцы неведомые пользовались. Вон, ниже этажом Серега уже на игле сидит несколько лет, а попробуй матери намекни – шею зубами перегрызет от гордости и всю кровищу высосет за нанесенное ее ангелу оскорбление. Будто ни глаз своих нет, ни мозгов своих нет. Придет с работы, пожрет, в сериал отравный уставится отдыхать, типа – дома уют и порядок. А мозги бабьи, куриные. Жизненного опыта: постель, роддом (ай, больно, ай, мука, ой, сыночек народился, ах, счастье), работа. А думает – самая умная! Уверена – она воспитает!

Ну, что с ними, жалкими, делать? Он и старается всех поддержать у себя в доме, но не можешь ведь быть отцом всей безотцовщине. А про Отца Небесного никто из обездоленных и не вспоминает: Человек – это звучит гордо! В школе их так учили. Хорошо, он последний класс в вечерней учился, после армии уже. Понимал, как гордо человек может звучать и на какой ниточке существование земное держится.

В погранвойсках служил. Насмотрелся побольше, чем Алиса в Стране чудес. Главное, до службы был, как и все, гордо уверен, что границы одной шестой части суши на замке. А там прояснилось утро туманное: муравьев с другой стороны границы больше миллиарда, и их не остановишь. Они тупо ползут по проторенной дорожке, своих жизней не жалея, повинуясь инстинкту многочленного организма: добудь и приволоки в муравейник все, что может пригодиться. И в те годы, когда порядок какой-никакой был, отлавливали их десятками. Возвращали к своим. А те назавтра снова попадались.

Чего только ни ухитрялись скитаёзить: однажды зимой комбайн бесхозный, по русской лени в сарай не запрятанный, поволокли на свою сторону по льду реки. И тяжесть такую тянули всего несколько тощих человек. И вытягивали. Лед не выдержал. Комбайн провалился наполовину. Незваные гости по-муравьиному деловито расползлись за другой добычей. А комбайна и по весне никто не хватился. Так и торчал памятником интернациональной дружбе на русской стороне реки.

Вот тогда и заселилась в его сердце тревога. Молодой был, а понял: числом они точно возьмут. Надо как-то каждому думать-стараться. Но тут ведь вот какое дело: каждому!!! И всерьез. А то исчезнем с лица Земли, как неоднократно происходило в мировой истории. Надо, чтоб мы увеличивались, а они – нет. Или лучше даже уменьшались. И чтоб страх у них был перед чужой стороной, не лезли чтоб за чужим добром. Но всем наплевать. И родное племя скурвилось, запродажнело хуже старой проститутки – за копейку мать родную приволокут на вывоз.

Временами такая боль накапливается, что ничем не снимешь. Собирается тогда Александр Сергеевич на охоту. Конечно, не по-браконьерски, а в разрешенный законом период. Мешок заплечный, ружье. Собаки тишайшие, со всем тщанием натасканные, обученные. Зайцы, белки – ни один не уйдет. Александр Сергеевич стреляет, как его отец-снайпер когда-то. Не целясь, на звук, на промельк. Стопроцентное попадание. Собаки приносят добычу.

Но есть моменты, когда после выстрела они остаются рядом с хозяином, понимая, что для другого гремело ружье. Человек стреляет навскидку в сторону чужой речи, в сторону тех, кто, почти не таясь, пришел не за своим. Он стреляет не целясь, но голоса замолкают. Воцаряется жуткая тишина. Мертвенная. Собаки усилием сдерживают вой, и он клекочет в их легких, как голубиный любовный стон. Не страшно одному Александру Сергеевичу. Он знает: чужаки сюда больше не придут. Или очень не скоро придут. И его искать никто не станет в случае чего.