Несчастливые люди

– А что, если он погиб? – опасным шепотом выговорил Николай Дмитриевич. – Что, если мужика убили? – Николай Дмитриевич умел драматизировать. Работа в автопарке требовала. – Про уход из семьи и другую женщину – это вы не слушайте, это всё филькина грамота. Лидка навыдумывала от паники. Аркадий честный семьянин, в шахматы играет… второй разряд, практически… в свободное время мануальной терапией занимается. Спину мне лечил, вот, иголками. Он порядочный человек и он пропал, неужели непонятно? – Николай Дмитриевич значительно взвинтил себя и не собирался останавливаться. – Я вижу, вы не хотите меня слушать, лейтенант. Всё, что я говорю, вам кажется чепухою. Пожалуйста! Имеете право несовместимое с занимаемой должностью! Будем говорить с начальством. Кто тут у вас главный? Пригласите, пожалуйста!

– Не кипятитесь, гражданин! Разберёмся!

К чести лейтенанта он действовал решительно и сметливо: пододвинул Николаю Дмитриевичу второй телефонный аппарат (бодрого синего окраса и с трещиной на фасаде), распахнул тетрадь на развороте "Больницы и морги", отутюжил её пальцами, чтобы страницы не поднимались.

Кивнул:

– Так справимся эффективнее. Ваша колонка правая, моя левая. – Накрутил верхний номер.

Звонки отняли минут пять или семь. Лида сидела, как мышка: кивая, сморкаясь и прижимая к губам клубок носового платка. Переводила взгляд с одного мужчины на другого.

По итогу, лейтенант хмыкнул, вернул трубку на телефон и выговорил:

– Сейчас оформим заявление, гражданочка… только вы напрасно беспокоитесь. Ввернётся он к вам или не вернётся, этого милиция гарантировать не в силах. Но я имею основания утверждать, что противоправных действий в отношении гражданина Лакомова совершено не было. Восемнадцатого, девятнадцатого и даже двадцатого декабря сего года в медицинские учреждения города поступил только один пострадавший с телесными повреждениями, и это однозначно не ваш муж.

– А чей? – вскинулась Лида.

– Гражданин без документов, – лейтенант поправил фуражку. – Какой-то маргинал… личность без определённого места жительства. Вероятно, алкоголик… или пьяница.

Николаю Дмитриевичу фраза понравилась, он сказал, что это две большие разницы:

– Алкоголик супротив пьяницы, всё одно, что дворник супротив столяра. – Посмотрел на Лиду: – Ну, вот, дурёха, а ты психовала! Ушел! Ха-ха! Нашего брата, ещё палкой будешь гнать – не уйдём. Верно я говорю, лейтенант?

Лидия подняла взгляд на дядю Колю и тоже невольно улыбнулась… подчиняясь его веселью. И лейтенант захихикал.

В голове женщины танцевала блаженная сумятица, глупая, и одновременно, спасительная: с одной стороны, раз Аркадия нет в больнице (и в морге! свят-свят! тоже нет!), значит он не пострадал… и это хорошо. Но раз он не пострадал, значит он изменил с другой… и это отвратительно!

Когда вышли из отделения милиции, сверкала луна. Оптимистично гудели машины, крупкой сеял снежок, прохожие торопились вернуться домой. Вечер формировался вполне себе рядовой, текущий, безликий, но…

…но что-то он заключал в себе. Что-то большее, магическое. Аура нового года благословляла его, а потому и фонари с глазами жёлтыми (нас вели сквозь туман), и луна (ущербная, огрызающаяся, острозубая), и хруст снега под ногами, и даже цепкий морозец – всё это казалось волшебным.

Как минимум, необычным.

Далеко вытягивая руки, Николай Дмитриевич натянул перчатки. Лида взяла дядю под локоть. Они двинулись вдоль забора в бодро-прогулочном темпе, и когда отошли шагов на двадцать, Лида проговорила:

– Я должна тебе сказать важную весть, дядя. Дело в том, что Аркадий выиграл в лотерею. Огромные деньги.

– Шутишь? Откуда?

Лидия не шутила, лицо её завесило строгое выражение учительницы перед контрольной работой:

– На день рождения я подарила ему лотерейный билет. А незадолго… как раз перед…

– Перед тем, как он пропал? – помог Николай Дмитриевич.

– Да-да, верно… за пару дней до, вышла газета с таблицей. Аркаша выиграл десять тысяч. Он сам мне сказал.

Светофор вспыхнул красным. Пешеходы остановились. Николай Дмитриевич посмотрел на племянницу сверху вниз… в голове пролетела мыслишка, что страшненькая она бабенция… Лидуха… и несовременная совсем: "Так-то разобраться девка дородная… сиськи на месте и жопа толковая… К чему этот пуховый платок? Бабкино наследство что ли проветривает? Косметика почему отсутствует на выражении лица?"

– Почему не рассказала в милиции?

Загорелся зелёный. Лидия ответила рассудительно:

– А что бы изменилось? Они ведь всё равно не поверили.

– Тут ты права.

Вернулись домой. Переоделись.

Вечер тянулся тоскливо.

Долго и непонятно зачем смотрели телевизор (какую-то передачу про заполярных людей и животных), потом вяло с неинтересными повторами перемывали косточки общих знакомых. Ужинали… без малейшего аппетита… Дома Николай Дмитриевич привык (невзирая и несмотря) выкушивать четвертинку водки, а уже потом, разомлев и подобрев, и почувствовав внутри себя "зарождение энтузиазма", приступать к трапезе, хлопнувши жену (ту самую многоброшенную кобру) по крупу: "Давай-ка, мать! порубать!"

Такая процедура примиряла с действительностью. Вдохновляла.