Несчастное сознание в философии Гегеля

Грех искупается смертью Бога. Эта рефлексия о смерти Бога является одним из пунктов, с которого начинается опосредствование как у Гегеля, так и у некоторых немецких романтиков. Именно здесь история человеческой мысли внезапно заставляет нас подняться до истории божества. Небо смешивается с землей, а теология с историей. Несомненно, вначале Гегель не принимал, даже в качестве предмета интерпретации, христианскую догму. Но вскоре «мис — терия Иисуса» раскрывается перед ним как крест, на котором четвертуется человеческий разум и на котором объединяются если не две природы, то по меньшей мере два аспекта природы. «Мы не можем стереть ее из нашего разума, эту двойственность природы». Был избран индивид, который несет в себе все страдания мира. Этот индивид есть Бог. Не только Бог с человеческим лицом, как в античных религиях, но сам этот Бог есть человек. Чтобы иллюстрировать идеи Гегеля, обратимся к некоторым из его последующих сочинений. В христианстве для Гегеля, как и для Кройцера, присутствует не только момент страдания, момент смерти, но и сам Бог, который приобретает уже не одни лишь внешние формы божества, как в брахманизме. Так, в религии Адониса «…устанавливается универсальное страдание; так как смерть становится внутренне присущей Божественному и Бог умирает». Так происходит и в религии Осириса, где бог умирает и воскресает. Но Сирия, Египет имели только предчувствие того, о чем Иудея во времена Римской империи составила идею. Вместе с христианством смерть становится моментом отрицания, переживаемого в его сущности, «смертью души, которая может тем самым найти себя как негативное в себе и для себя, исключающее всякое счастье, абсолютно несчастное». И в действительности здесь идея несчастного сознания еще связана с идеей субъективности. В страдании человек испытывает свою субъективность, а смерть является образом негативности разума. Греческая ясность — это нечто конечное, ограниченное. Вместе с христианством, с его коллизиями, его страданиями и разрывами рождается целая гамма страстей. Но в то же самое время приобретает форму и более высокая ясность; смерть ведет себя негативно лишь по отношению к негативному; она упраздняет лишь то, что есть ничто; она является опосредствованием, примирением субъекта с абсолютом; отрицая негативное, она является утверждением абсолюта. Здесь, наконец, мы увидим, что несчастное сознание порождает сознание счастья.[99] Именно вместе с чувством потери жизни мы осознаем ее ценность и ее глубинное существование, именно вместе с ним мы начинаем ею наслаждаться.

Так как умирает именно отсутствие жизни. Бог, который умер, как раз и является противоположностью мертвого Бога; он воскрешен. И умирает именно смерть.

Именно эта, а не другая идея выражена в отрывке из Naturrecht: «Этот негативный абсолют, чистая свобода, является смертью».

Это тот аспект разума, который можно назвать негативным или разрушительным.[100]

Та негативность, о которой говорит Гегель, в конечном счете является смертью.[101] Один ученик Гегеля, сообщает нам Розенкранц, во время урока, когда учитель показывал, как системы, следуя друг за другом, друг друга разрушают, сказал о нем: «Смотрите, этот человек — сама смерть, поэтому все должно погибнуть».

Но эта смерть, добавил Гегель, необходима для возобновления жизни и связана с воскрешением. Такова справедливость Бога, который постоянно подчеркивает негативную сторону каждой вещи, которую он создает. Такова смерть, суверенный господин, всеобщность, которая убивает, согласно словам Гете, с которым вполне правомерно сближают мышление Гегеля, отрицание конечного, или еще, как полагал Новалис, знак явления духовного внутри материи.

Смерть, говорит Гегель, приобретает в христианстве новый смысл. Она уже не является «прекрасным гением, братом сна», какой ее видит Лессинг. Идея гробницы облачилась в совершенное иное значение, нежели у греков. Религиозный энтузиазм, говорил Гегель в своем сочинении о христианстве, в смерти стремится освободиться от противоречий существования личности.

Попытка христианина будет заключаться в том, чтобы преобразовать в блаженство религиозную тоску (Sehnsucht), серьезную трагичность религии. Христианство до такой степени углубляет идею религиозного страдания, что создает из него не только смерть человека, но и смерть Бога, и тем самым не только жизнь человека, но и жизнь Бога. Над романтическим искусством господствует то обострение субъективного элемента, та абсолютная субъективность и та жертвенность абсолютной субъективности, которые представляют собой абсолютную негативность, та идея Бога — субъекта, подверженного смерти, которую Гегель представляет по аналогии с Шеллингом.