Несчастное сознание в философии Гегеля

Истинный объективизм смешивается с глубоким субъективизмом. И мы прикасаемся здесь к одному из самых существенных положений гегелевской философии, если верно, что она является попыткой примирить противоположности, полностью их сохраняя, чтобы положить начало вооруженному миру или мирной войне понятий, где постоянно происходит обмен и наследование, и в то же время существует тождество между отрицанием противоречий и тем фактом, что они сохраняются. Именно в этом кроется мистерия разума, которую заставляет предчувствать на страницах Феноменологии, где он нам показывает, как подобное разъединяется и собирается; и такая мистерия разума является мистерией самой любви, соединением того, что есть «Я», с тем, что «Я» не является. Так же, как и Бог, грех есть разделение и единство, поскольку он является познанием. В определенном смысле он является самой низкой ступенью того процесса разрыва и воссоединения противоположностей, по отношению к которой Бог является самой высокой ступенью. Вообще мы можем сказать, что идеи особенного, частного и несчастья совпадают.

Преобразование этого деления Бога мы находим, между прочим, в той игре сил, где сила воздействия стремится выйти за свои пределы, игре, которую Гегель описывает в начале Феноменологии.

Но в еще большей мере именно жизнь, именно разум, именно сущность человека показывают нам, чем является сущность Бога; так в чем она заключается, если не в разделении с самой собой, в преодолении себя с тем, чтобы к себе вернуться? Разделение коренится в понятии самого человека. Таким является суждение, то есть изначальное разделение разума, разделение, которое дает ему жизнь.[138]

Итак, христианство характеризуется именно тем абсолютным разделением, которое оно предполагает. «Бесконечное в противоположности с конечным существует в свободе, и когда оно разделяется, то разделяется абсолютно».

Но христианство, следует добавить, определяет себя также и тем постоянным упразднением иного, тем разложением и восстановлением иного, которое начинается с Бога и к Богу возвращается.

Если мы применяем это к области познания, мы говорим, что познание, продукт разделения, если бы оно было только продуктом разделения, было бы фальсификацией. Но если верно, что следует одинаково подчеркивать и разделение и тождество, то, следовательно, абсолютной фальсификации не существует, так же как не существует и последнего разделения.

Философия должна уступить свое место как разделению, так и тождеству, сделать из них метафизические, абсолютные реальности, но вместе с тем и учитывать, что они являются родственными друг Другу.

В своем сочинении о Судьбе христианства Гегель говорил, обращаясь, между прочим, к некоторым мыслям Фихте, что всякая рефлексия предполагает какую‑то вещь, которая не подчинена рефлексии. Отсюда в то же самое время, что и утверждение À,oyoç, то есть возможности разделения, разделения, которое доходит до бесконечности, утверждение и того, в чем нет никакого разделения; Бог и Слово разделяются и соединяются. Многообразие реального — это бесконечно осуществляемое разделение; и именно в этом смысле, согласно Гегелю, сказано, что все создано Сыном. Он обнаруживает здесь мысль Лессинга о Христе, разделенном Боге: божественность является материей, а Слово — формой, говорит Гегель, вдохновленный, возможно, учениями, приписываемыми Давиду Динанскому. Но здесь форма и материя едины. Мир не является эманацией божественного, но, скорее, эманацией того, что в божественном разделяется; он начинается с того, что уходит в бесконечность. Он в то же время является тем, что разделяется, и тем, что разделяет. Благодаря этому он является жизнью в то же самое время, когда является смертью. То, что индивидуально, то, что ограничено, является ветвью дерева бесконечной жизни.

Каждая часть представляет собой целое, жизнь, и в то же время эта жизнь рефлексирует себя, разделяется на субъект и объект, на жизнь и на истину. Итак, являться и рефлексировать, разделяться — это одно и то же. Противоположности проявляются; жизнь и свет кажутся независимыми друг от друга. Феноменология, в сущности, представляет собой теорию разделения в той мере, в какой оно уничтожает само себя, чтобы прийти к разуму. И в ранних работах Гегель набрасывает план Феноменологии. «Каждая из форм разума определяется противоположной формой».

Само начало философии, коренящееся в чувстве разрыва, заставляет нас предположить тот фундаментальный раскол, который проецирует за пределы абсолюта его видимость, и дает нам в то же время разгадку тайны философии, заключающейся в понятии единства.