Несчастное сознание в философии Гегеля

Каждое из состояний, через которые проходит сознание, является углублением или, если угодно, возвышением предшествующего состояния; углублением или возвышением, которые заключаются в том, что мы приходим к всегда более богатому единству. Стоицизм и скептицизм, с одной стороны, и иудаизм — с другой, в христианстве обнаруживают то, что в них ранее было скрыто, и благодаря этому те абстрактные противоположности, которые они в себе содержали, становятся противоположностями конкретными и готовыми преобразоваться в единство. Объединяя противоположности, между которыми он колеблется, скептицизм соединяется с иудаизмом; в свою очередь иудаизм, объединяя свои противоположности, становится несчастным христианским сознанием и дает рождение идее воплощения; и свита Царей дает рождение сыну Бога. Христианство, появление которого было подготовлено, с одной стороны, осознанием человеческой двойственности (скептицизм), а с другой — противоречивым осознанием абсолютной двойственности человека и Бога и их непосредственного единства (иудаизм), — это чувство, к которому душа приходит в своем несчастье, это ощущение неизменного как единичного и единичного как неизменного. Но христианство даже тогда, когда оно, в противоположность иудаизму, религии неопределенного потустороннего, может быть названо религией воплощенного потустороннего, остается религией потустороннего; оно прежде всего содержит в себе чувственный элемент, который дает место новой противоположности. Таким образом, от антитезиса, помещенного здесь в начале, мы приходим не к синтезу, но к соприкосновению, которое может стать синтезом, лишь расширяясь. Такое расширение соприкосновения до синтеза само будет проходить через три стадии. На первой имеется это соприкосновение, но нет осознания этого соприкосновения и единства двух крайностей; таким образом, поскольку единичное будет постигаться вне чувственной формы, оно исчезнет; смерть Христа, Крестовый походы, тоска (Sehnsucht) романтиков обозначают один и тот же феномен, идею, что желание соприкосновения должно быть преодолено. Сознание, следовательно, перейдет к определенной разновидности индивидуализма, чувства своего «Я». По крайней в качестве желающего и прилагающего усилия «Я» я существую, говорил ученик перед мертвым Христом, крестоносец — перед исчезающей у него на глазах его победой, романтик — перед тем неопределенным, что имеется в его чувстве бесконечного. Таким будет промежуточное состояние между первой и второй стадией несчастного сознания. Вторая стадия, которую Гегель будет исследовать на следующих страницах, будет стадией труда и усилия, такой, каким был труд Кандида, возделывающего свой сад, или Фауста, возделывающего свое желание как силу, постоянно порождающую новые деяния; это будет труд воспитания как разрушения материальных вещей, или, на более глубоком уровне, это будет труд души, которая освящает свое воспитание причастием и религиозным чувством. Эта вторая стадия не сможет в свою очередь удовлетворить сознание; так как сознание даже в причастии еще не достигает идеи тождества между собой и неизменным. Но в то же самое время оно замечает, что и труд, и причастие предполагают наличие неизменного, и именно поэтому оно в конечном счете сумеет увидеть, что они предполагают и наличие его собственного единства с неизменным. Оно видит, что оно само разделяется на труд и причастие; в то же самое время оно видит, что его труд предполагает его причастие; и что и то, и другое (даже тогда, когда этот труд остается поверхностным отношением между внешней формой сознания и внешней формой реальности) предполагают благодать, творимую неизменным, дар, исходящий от него. Неизменное раскрывается сознанию в причастии и открывает ему мир в труде. Сознание признает эти блага и смиряется вначале внешним и поверхностным образом, так как в своей благодарной молитве, оно еще ощущает себя как единичное, но затем и полностью, и именно тогда мы переходим от второй стадии к третьей, так как если аскетизм, это полное отречение, всего лишь возобновляет чувство той самой своей единичности, против которой он борется, то может ли такое отречение произойти без того, чтобы оно было продиктовано неизменным? В этом смысле такое отречение, именно потому что оно совершается не непосредственно, но благодаря посредничеству неизменного, представляет собой нечто позитивное. Однако именно через посредничество священника неизменное будет оказывать влияние на единичное сознание и в конечном счете разрушит его; и мы окажемся тогда в еще более противоположном, чем можно было бы вообразить, состоянии по отношению к стоицизму как сознанию свободы; сознание станет объектом. Но если это произойдет, то именно благодаря самому факту благодати.