Несчастный случай

Куинси не привык чувствовать себя так, словно мир стал вдруг небезопасным и ненадежным местом, где двигаться приходится на ощупь, осторожно, рискуя погрузиться в неведомую бездну. Иногда он просыпался среди ночи с колотящимся сердцем, испытывая необъяснимую, безумную потребность позвать Кимберли и убедиться, что с ней все в порядке, что у него осталась еще одна дочь.

Странно, но порой его одолевало желание позвонить Бетти, потому что, хотя бывшая супруга и ненавидела его всей душой, она была человеком, который тоже любил Мэнди. Одной из тех нитей, что соединяли его с дочерью и с каждым днем этих нитей становилось все меньше.

Куинси не думал, что будет так тяжело. Он был ученым, доктором философии, изучавшим пять стадий горя и следующий за ними физический и эмоциональный упадок. Надо есть побольше свежих фруктов и овощей, найти себе какое-нибудь требующее больших затрат энергии занятие и избегать алкоголя — он не помогает никогда. Куинси был профессионалом, агентом ФБР, много раз лично присутствовавшим при том, как кому-то сообщали, что его (или ее) жена (или муж), брат или сестра, сын или дочь уже никогда не вернутся домой. Надо сконцентрироваться, еще раз, как можно объективнее, пересмотреть последние дни жизни любимого человека и избегать истерик — они не помогают никогда.

Он был, наконец, мужчиной, самоуверенным отцом, полагавшим, что трагедия может поразить чужой дом, но никогда его собственный. Куинси не увлекался свежими овощами и фруктами. Не мог объективно изучать последние дни жизни Мэнди. Бывали дни, когда ему жутко хотелось выпить. Бывали ночи, когда он едва не срывался в истерику.

Специальный агент Куинси. Знаменитый Пирс Куинси. Лучший из лучших Квонтико. Как же низко падают великие, размышлял он и с тревогой ловил себя на эгоцентризме, проявляющемся даже в случае смерти его собственной дочери.

Куинси с огорчением обнаружил, что Рейни так и не позвонила. По его представлению, она уже должна была подать весточку, и факт ее молчания беспокоил. Куинси устало потер виски, чувствуя медленную пульсацию боли, которая практически и не проходила в последние дни. Словно получив его мысленный посыл, в кухне зазвонил телефон.

— Наконец-то, — пробормотал Куинси, поднимая трубку. — Алло.

Молчание. Только странные фоновые звуки, вроде лязга металла, ударяющегося о металл.

— Ну, ну, ну, — сказал наконец незнакомый голос. — Да это же он сам.

Куинси нахмурился. Голос отзывался неясными, смутными воспоминаниями, хранившимися где-то в глубине памяти.

— Кто это?

— Не помнишь? Ты меня не помнишь? Как жаль, а я-то считал себя твоим loco simpatico. Вы, федералы, разбиваете мне сердце.

В голове у Куинси что-то щелкнуло, и голос обрел имя.

— Как ты узнал этот номер? — твердо спросил он, чувствуя, как влажнеют ладони, и бросая поспешный взгляд на пульт охранной системы.

— Хочешь сказать, что ты еще не знаешь?

— Как ты узнал этот номер?

— Расслабься, амиго. Я всего лишь желаю поговорить. Вспомнить старые добрые времена. Тот чудесный вечер. Это ведь случилось во вторник?

— Пошел ты! — не думая, бросил Куинси. Он никогда не ругался и на этот раз пожалел о вырвавшихся словах почти сразу после того, как произнес их, потому что звонивший рассмеялся:

— Ах, Куинси, амиго, ты даже ругаешься как неживой. Мы же закоренелые преступники, так что и тебе бы надо выражаться покрепче. Придумай что-нибудь с мамочкой. Оттрахай кого-нибудь в зад. Вот это было бы неплохо. Или… — голос стал бархатным, — может быть, стоит трахнуть твою мертвую дочурку, а? Прямо в ее гребаной могиле. Засунуть ей тот белый крест. Да, я бы с удовольствием.

Куинси сжал трубку — слова били безжалостно, и вслед за ними уже катила первая волна ярости. В какой-то момент он едва удержался от того, чтобы не расколотить проклятую трубку об пол из твердой древесины или о столешницу из черного гранита. Он бы бил, и бил, и бил эту чертову трубку, а потом полетел бы в Калифорнию и вышиб дерьмо из этой мрази Мигеля Санчеса, тридцатичетырехлетнего подонка, уже приговоренного к смертной казни. Никогда в жизни Куинси не испытывал такой ярости — она кипела в нем, стучала в виски, а тело напряглось и застыло, словно собирая силы перед ударом.

И тут его взгляд упал на автоответчик. Красный индикатор настойчиво мигал, показывая, что есть и другие сообщения, а на красноватом цифровом дисплее мерцало число принятых звонков — 56. Пятьдесят шесть сообщений, поступивших на незарегистрированный номер.

Он сам подивился собственному голосу, прозвучавшему сдержанно и спокойно:

— Мне достаточно сделать один звонок, Санчес, и тебя отправят в карцер. Не забывай, я-то знаю, как ты не любишь одиночество.

— Так, значит, Куинси, ты не желаешь говорить о своей дочурке? Такая милая девочка, а? Как приятно, что ты дал ей мое любимое имя.

— Несколько недель в яме. Там не перед кем показать себя, не перед кем раздуть щеки, там даже некого будет изнасиловать, когда поймешь, что уже никогда в жизни не дотронешься до женщины.