Нешкольный дневник

А Ромка сказал почему-то, что я словно постарела. Нет, со стороны я выгляжу превосходно, если отбросить, как досадную временную данность, эти синяки. Эту меланхолию и остатки Филового морфия и Роминого кокаина. Как у Печорина о внешности сказано двумя мазками — смешно подумать, но ведь по виду я, по сути, еще совсем девочка… это безмятежное, гладкое лицо, холодные, приветливые глаза, макияж, который я старательно накладываю каждый день, даже если собираюсь на выход только разве в сортир. Шелковистые темные волосы, в которых если и затесалась седина, так умело зачесана другими волосами, закрепленными гелем. Моя юная дракониха Рико.

15 марта 200… г.

Сегодня случайно поймала песенку. Наконец-то меня сломало на слезы. Идиотизм. Это, наверно, оттого, что я много бываю одна. Ко мне приходят только Лена, Ромка, да на меня шагает из зеркала белая девица с припухшим лицом и татуировкой. Жду, когда смогу выйти на работу. Они все свиньи, но бездомному и в вонючем хлеву <не дописаноУ

Песенка: «И зимой, и летом небывалых ждать чудес будет детство где-то, но не здесь. И в сугробах белых, и по лужам у ручья будет кто-то бегать, но не я». А ведь у меня, по сути, не было такого. Сугробов, луж у ручья. Кто-то словно извне с нежного возраста — не скажу: детства — диктовал мне назидательное и наставительное: не делай, не смей, не ленись. Как в тюрьме: не верь, не бойся, не проси. Мои родители были педагоги, во все привносили эту проклятую дидактику. А все равно — я слышала сегодня звук наливаемого мне в чашку чая. Мама.

16 марта 200… г.

Сегодня снились Костик и братец. Хоровод, разлепляемые бледные руки, ожидание снега, белых хлопьев за окном. А ведь весна ранняя, все давно растаяло. Только в подлесках еще лежит снег да по дорогам чернеет, в подпалинах, и как будто бы (не дописано; у меня такое ощущение, что все эти недописки, достаточно многочисленные, вызваны тем, что Катя, не завершая фразы, отходила или прерывалась за какой-то надобностью, а потом теряла нить суждения или мысли, — Изд.).

Белый — это вообще цвет моей жизни, вроде бы радостный и чистый, а с другой стороны — на белом ярче всего видна кровь и грязь. Белый: халаты, метель, кокаин. Чего-то не хватает в этом ряду, правда? Нет — не платья,

Ленка попала в больницу: ехала в машине с какими-то пья ными ублюдками, в «десятке», те рассекали на дикой скорости по встречной полосе и на красный свет. Вписались в старый «москвич», помяли бочину, себе весь перед снесли. Я была у Ленки в больнице, она сказала, что ударилась головой, а те уроды жрали пиво, хохотали и рассказывали перепуганному водителю того «москвичонка», что, дескать, «хорошо, типа, что эта соска, типа, минет не делала по трассе, а то так дернуло, что она зубами кому-нибудь хер бы откочерыжила». Действительно, смешно.

Рома сказал, что он тех любителей быстрой езды найдет. Ну, думаю, и без него разберутся.

18 марта 200… г.

Ну вот, вышла на работу. Отсылали к какому-то толстопузику. Заезжий, командировочный, японец. Похож на китайского болванчика, который стоит на тумбочке у нашей Ароновны. Он в принципе приятный, только немного «голубоватый», так что мы с ним работали вместе с Юликом. Я хотела с Ромой, но <не дописано>

Он, японец, напомнил мне того самого первого моего клиента, с которым я работала уже у Нины Ароновны. Тот был с русской фамилией, Николаев или Михайлов, но на самом деле какая-то шишка из Бурятии или Якутии, уже не помню. И национальности соответствующей, узкоглазой.

Филу жаловалась, что у меня дикие боли, просила достать, Рома-то снова пропал. Принес <нрзб.>процентного.

Сняла со стены портрет Эйнштейна, тот, смешной, с высунутым языком. Грузит. Мне все время кажется, что в комнате завелась обезьяна (далее, судя по всему, в оригинале дневника вырвана часть страницы. — Изд.).

Как Рома узнал о том, что меня собирались вынуть из аптеки мусора, меня поставили в известность не сразу. Я несколько дней жила у них в трущобах. Они сами так называли свое жилище. По-моему, у Марка Твена есть Трущобы (первый филологический сбой начитанной Кати: на самом деле Трущобы у Жюля Верна в «Таинственном острове». — Изд.). Рома рассказал мне, что все эти парни, Юлий, Алексей, Виталий — тоже после армии. Юлий постарше, он бывший курсант Военно-воздушной академии имени Жуковского, это в Питере. Я не знаю, как они познакомились, судя по дальнейшему, история грязная и кровавая. Роман сказал только, где они познакомились: в одном из «голубых» заведений Москвы. Лично он, Роман, пропивал там свои последние деньги и даже не подозревал, что «клубится» в специфическом кабаке. Роман сказал, что когда девчонки приезжают в Москву и идут на панель — это хоть нормально, естественно, но ведь вокруг одна «голубизна», сказал он. Нормально, естественно. Если бы еще дурак был, тогда <перечеркнуто>.