Нешкольный дневник

Фил Грек, который не раз имел с ментами трения и обычно держался достаточно уверенно и нагло, потому что за ним стояла Нина Ароновна с ее личным адвокатом и хорошими знакомствами в ментовской среде теперь не хорохорился. Он попытался выкинуть что-то из старых своих приемчиков, да только ему выбили недавно вставленные металлокерамические зубы, дорогущие — филовские доходы за пару месяцев туда вбуханы. К тому же в машине у него была наркота, и он теперь сидел и загасал: найдут — не найдут. Нине Ароновне ему позвонить не дали, мобильник отжали, так что он теперь сидел без связи, как Робинзон Крузо. Я куталась в дубленку, прикрывала разорванное платье. У меня повод для тревог куда более конкретный, не Филово нытье по боязни привлечения за сутенерство <перечеркнуто> три «мокрых гранда» на совести и — в розыске я, Павлова Екатерина Владимировна. И ничего, что у меня паспорт на имя Павловской Екатерины Владиславовны: умельцы Нины Ароновны так ловко поменяли мой паспорт с «СССР» на корке на новый, российский. Все равно. Нельзя мне здесь находиться, нельзя.

— Беспредел… — бормотал Фил. — По ходу, нам тут долго еще отгасать, если нас так жестко прихватили. Париться еще и париться. И Ароновна нас, по ходу, кинула или испугалась писаться за нас в такой скверной теме. Это все под статью катит.

Надоело. Я встала со скамьи и обратилась к лейтенантику с наглой рожей, с важным видом восседавшему за столом около «обезьянника»:

— Молодой человек, нас долго еще мариновать тут будут? Пам позвонить нужно.

— Для кого — молодой человек, а тебе — товарищ лейтенант, — не глядя на меня, ответил он. Скривил такую мину, по-гоиник, как будто он по меньшей мере генпрокурор.

И открыл мою сумочку.

У меня сердце екнуло: в сумочке помимо косметики, безделушек всяких, документов на Павловскую Е. В. лежал мой злополучный дневник (в этом месте и ниже почерк Кати несколько сбился, мне пришлось убрать несколько нехарактерных для Павловой вовсе грамматических ошибок. — Изд.). Я сказала глухо, как в бочку;

— Не прокладки мои ищете, нет?

— Угу, — буркнул он, и я села на лавку: дневник был в его руках. Дура, дура… мемуарную прозу развела, гнилой романтизм, Жуковский, Батюшков, мать твою! Мало других проблем было, что ли?

Он тем временем попытался прочитать. К счастью для меня, наткнулся не на самый <перечеркнуто> то есть <перечеркну-то> момент.

— «Настоящий мужчина, — прочитал он, не вру, чуть ли не по слогам, — в жизни должен сделать три вещи: вы-рас-тить пузо, по-са-дить…» гы-гы… «печень, построить тещу». — Он начал ржать, как будто никогда не натыкался на эту в принципе довольно широко известную остроту. — Че, маразмы собираешь?

— Так точно, — четко ответила я, хотя страшно закружилась голова, а в горле давно уже пересохло. — Я вообще литературой увлекаюсь. Помимо прочего. «Яма» Куприна, «Воскресение» Толстого… «любовью, грязью иль колесами она раздавлена — все больно». Блок Не сигарет блок, а поэт такой.

— Умничаешь? — вдруг обиделся он. Обидно ему А как обидно мне, если этот тип держит в руках мой дневник, мою жизнь, мой компромат — смерть, в конце концов? А у него, дежурного мента, интонации Полиграф Полиграф<ыча> Шарикова, говорящего о том, что университетов он не кончал, в семи комнатах не жил и по пятидесяти пар штанов в шкафу не имел. — Вот вкачу тебе трое суток за проституцию, тогда запоешь у меня… Куприн, Пушкин!!

Меня вдруг охватил панический ужас. Такого не было даже тогда, когда тот садист глядел на меня в ту минуту, как я вляпалась в кровь под траходромом. Пот на лбу, ватные ноги, даже сейчас, когда прошло уже несколько часов, я не чувствую ни стула под собой, ни ног. Но я переборола себя, сказала:

— Мне нужен дежурный по отделению.

— Я дежурный. Я, между прочим, не только по отделению, я по твоей жизни дежурный. Установлен факт убийства, вы можете по этому делу проходить.

Меня как иглой прошило. Слава богу, он отложил тетрадь, потому что не знаю, что я в следующий момент сказала и сделала бы, если бы дневник в его руках оставался — небрежно раскрытый, половина страниц скручена трубочкой.

— Да мы-то тут при чем? — проговорила я. — Меня саму чуть не убили. На труп, между прочим, я и навела. Мне домой надо, товарищ лейтенант, — сменила я тон на просительный. — В конце концов, вы всегда нас вызвать сможете для дачи показаний. Мы же сами пострадали от этих кавказцев, моя подруга в больницу попала.

— Проститутка твоя подруга, — сказал он.

— А проститутка что, не человек, что ли? Когда какая-нибудь безмозглая корова, выпершаяся наконец из института после пятилетнего мучения, поступает на работу уборщицей, все ее жалеют: ах, какая жизнь у нее тяжелая, жизнь ее уборщицей работать заставила! Ах-ах. А если меня жизнь заставила стать — не уборщицей, конечно, — так тут же я не человек

— Да че ты мне там паришь, телка? — спокойно сказал он. — Сиди спокойно, придет майор Чернов, разберется.

— Действительно, — сказала я. — Чего я вам парю, товарищ лейтенант? Я вообще непонятно чем тут занимаюсь. Как сказал бы один мой знакомый Миша, он врач: margaritas ante porcos.