Нешкольный дневник

Я быстро выбился в авторитеты, даже недобрав срок службы для возведения в старослужащие. «Деды» меня не трогали. Сержант Грибулин, после того как я достал ему автомат, утопленный им по пьяни в глубоком (метров семь или восемь) пруду, хлопал меня по плечу и говорил: «Кашалот, бля!»

Откровенно говоря, мне было смешно. Передо мной проходили вереницы людей, которые не сумели найти своего места в жизни и тупо просирали дни и месяцы в огромном всероссийском сортире, гордо именуемом рядами Вооруженных сил. Большая часть этих самых сил была вооружена наглостью, вызревшей в недрах старых слабостей и обид, или тупой, забитой покорностью. В зависимости от неофициального армейского статуса. По крайней мере, там, где служил я, было только это. Да, есть лихие армейцы, боевые орденоносные офицеры. Самого лихого и храброго, которого я когда-либо видел, посадили за убийство трех московских проституток. Вот так.

Я часто за собой замечал, что я как хамелеон. Меня сложно вычислить, сложно влезть в душу. У меня словно много их, этих душ. Как жен, как смертей у кошки. И армии меня не перемолоть было. Тех дубов, которых призывали из деревень Большая и Малая Хуевка, быстро обрабатывали, только стружки летели. Я же не дерево. Иногда я ощущал себя не из плоти и крови, а сложенным из нескольких пластов земли: один корявый и тяжелый, с прослойками черной злобы, второй мягкий и светлый, обманчиво податливый и пластичный, третий — как магнитный железняк — притягивающий, стойкий. Надежный. И потому, что такой я многослойный, не взять меня — ни динамитом рвануть, ни пробить, ни промыть. Ни кусками поломать и сложить, как послушную пирамиду.

Ладно. Гоню. Бывает.

В армии все переменилось, как назначили к нам майора Каргина и — в мою роту — капитана Заварова. Каргин был круглый тип, совершенно не похожий на военнослужащего, в очках и с лоснящимся как от жира подбородком, круглым и безволосым, как у бабы. Круглые глаза, круглые плечи, массивный живот, выставленный над ремнем на манер тарана. Выручал его только голос — низкий, рокочущий, способный и мурлыкать бархатно, и чеканить каждый слог, и зубодробительно раскатывать басовый рев приказа: «Смиррррррно!!» Заваров же, напротив, этакой брутальной наружности, чем-то неуловимо напоминал мне саратовского бандюгана Кирюху, но при этом имел длинную, тощую фигуру, похожую на вопросительный знак и несоразмерно длинные красные руки-клешни. Редковолосый белесый хохолок торчал над арийским профилем и тусклыми белужьими глазами. После их водворения в части я сразу же пошел на повышение. Майор назначил меня сержантом и командиром отделения. Смысл и причины этого назначения выяснились достаточно скоро и оказались куда как неожиданными.

Меня вызвал к себе капитан Заваров. Он был капитально пьян. Рядом сидел майор Каргин. Этот, согласно субординации и более высокому званию, был еще пьянее. Меня поднял прямо с койки сержант Грибулин. Было около полуночи, и я с трудом удерживался от желания врезать ему по скуластой, косоглазой физиономии. У меня оставался к нему старый должок, еще с того времени, когда я не был сержантом и он гонял меня по плацу сорок кругов в общевойсковом защитном комплекте.

Начальство млело.

— Тебе, сержант Светлов… парручается задача, — густо запинаясь, выговорил Заваров. Каргин только квакал. — Задача… стра-те-ги…ческого, я бы сказал, значения. Эт-та… задача ясна?

— Вы ее еще не сформулировали, товарищ капитан.

— Ить, однако… умный, стало быть. Сформули-ли… литр. Пьешь, салага? — Он выпучился на меня налитыми крэвью глазами, белесый хохолок надо лбом плясал гопак. — Самогон… повариха', Машка, продает.

— Никак нет, товарищ капитан, — ответил я. А потом добавил: — Пью.

Капиташка моих парадоксов не понял и продолжал металлическим голосом вести скрипучую речь, которую, как плохо смазанный механизм, иногда заклинивало на особо труднопроговариваемых словах:

— Значит, так, сержант Светлов. Срочно требуется доставить и привезти в часть две, а лучше три единицы женского пола. До утра. За час до сигнала «подъем» — долой! За-да…ча ясна? — Он выпил. — Может, вы спросите, почему именно вы, сержант? По уставу вы ка-те-го-ри-чес-ки не имеете права спрашивать у вышестоящего начальства о цели… при-каза. За зло… злостное неподчинение приказу — три года дисбата. Но устав не человек, а по-человечески вы такой вопрос задать можете. Почему именно вы? Потому что для выполнения этой задачи вы кажетесь наиболее подходящим кандидатом. Рассуждение ясно?

Яснее было некуда. Начальство получило долгожданную зарплату и гуляло. Майор Каргин был главным на территории части, потому он гулял особо эффективно. И едва ли — на те деньги, что входили в денежное довольствие. По крайней мере, я точно знал, что только вчера спиСали целую цистерну отличного дизельного топлива.

— Так точно, ясно, — отчеканил я, обращаясь скорее к своим мыслям, чем к капитану Заварову.

— В-вапросы есть?

— Никак нет. То есть — так точно, есть. На чем прикажете добираться до города?

Зашевелился Каргин. Он и ответил за лейтенанта: