Несколько дней

Швеи дружно хлопали в ладоши, подпевая ему. Они были настолько очарованы итальянцем, что с них как рукой сняло всякую подозрительность. Но главное ему было позволено остаться в мастерской и наблюдать за работой, сколько ему заблагорассудится!

Поздно ночью Большуа вернулся домой дипломированным портным, специалистом по свадебным платьям.

— Теперь я думаю, к следующему году все будет готово, — сказал он.

— Тебе разве не нужно снять мерку с невесты? — спросил Яаков.

— Хватит уже с невестой! — вспылил итальянец. — При чем тут невеста? Почему обязательно нужно кого-то видеть, с кем-то танцевать или снимать какие-нибудь мерки?!

Он разложил на полу комнаты большие шуршащие листы бумаги.

— Ты только опиши мне ее фигуру словами, — распорядился Большуа.

Яаков говорил, а итальянец ползал по бумаге, вычерчивая карандашом детали будущего платья. Затем он аккуратно вырезал ножницами по контуру и расстелил белоснежный отрез на полу.

Описание этого периода на страницах книги укладывается в несколько строчек и занимает совсем немного времени, на самом же деле он растянулся на долгие месяцы. Начало свое он отсчитывает со дня покупки материи в Хайфе; с тех пор сменилось много лун, выпало немало дождей, успели созреть фрукты, а Большуа и Яаков все меряли, кроили, чертили и резали. Под конец Шейнфельд вымыл ноги, вытер их насухо полотенцем и наступил на белую бумагу, дабы удостовериться в их абсолютной чистоте. Лишь затем он ступил на белоснежную ткань, которой предстояло стать платьем.

Его ступни горели, будто прикасались к раскаленным углям. Разложив поверх ткани бумажные лекала, он становился поочередно на каждое из них и аккуратно вырезал ножницами по контуру, затаив дыхание и закусив от усердия кончик языка.

Почувствовав внезапную усталость, Яаков прилег отдохнуть.

Несколько дней спустя Большуа наведался к Ализе Папиш и одолжил у нее старенький «Зингер».[136]

— Дай ему, дай, — сказал Папиш-Деревенский, — обиженных Богом нельзя обижать.

Большуа вернулся домой, неся на плечах громоздкую швейную машинку. В последующие дни он сшивал между собой все раскроенные части. Платье понемногу приобретало форму, становясь все более великолепным, нарядным и пустым.

— Скажи, ты уже чувствуешь это? — спрашивал Большуа.

Яаков действительно ощущал всем сердцем, как платье жаждет облечь Юдит, прикоснуться к коже, наполниться, вобрать ее в себя — словом, всего того, чего так жаждал он сам.

Когда итальянец закончил сметку и, смеясь, предложил Яакову примерить платье, тот почувствовал, будто кожа его пылает, несмотря на прохладу материи. Из горла его вырвалось восклицание удивления и боли. Большуа позволил Шейнфельду оставаться в платье не более пары минут, затем усадил его за машинку, чтобы тот завершил начатое.

Глоберман, разгадав тайные замыслы итальянца, был чрезвычайно заинтригован, что сделало его остроты еще более едкими. Несмотря на это, Сойхер снабдил Шейнфельда брошюрой «Полезные адреса», содержавшей преимущественно имена бакалейщиков-оптовиков.

Во время Войны за независимость Сойхер пожертвовал на нужды армии свой зеленый грузовик и не раз потом повторял, что ради победы он готов снять с себя последнюю рубашку, однако в тяжелые послевоенные дни Глоберман вновь стал самим собой.

Он сколотил целое состояние, продавая в рестораны контрабандное мясо, не забывая при этом и о чиновниках в министерстве. Таким образом, он был прекрасно осведомлен о всех тех, у кого можно было приобрести продукты самого лучшего качества. Вдобавок Глоберман пообещал, что лично проследит за закупкой, выторгует скидку и даже одолжит все необходимые столовые приборы «дрезденских и пражских мастеров», чем невольно подтвердил правдивость слухов о своем легендарном мародерстве в домах интернированных немцев-тамплиеров.

— Помогать тебе — совсем не в моих интересах, — повторял Сойхер. — Но в моем возрасте, Шейнфельд, любопытство иногда сильнее, чем любовь.

С утра до вечера Яаков был занят танцами, шитьем и готовкой. Он поливал, удобрял и пропалывал грядки, добираясь до постели лишь к полуночи. Временами он проваливался в сон, просыпался и не мог заснуть до самого утра — лежал, то закрывая, то открывая глаза и бормоча в полудреме: «Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, Юдит, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ, тидЮ», будто бык бредет по стерне.

Сантиметр за сантиметром легли на ткань последние аккуратные стежки, и вот наконец платье было готово.

Большуа благоговейно разгладил его, а затем сложил его в длинную белую картонную коробку.

— Теперь все готово для свадьбы. — Он водрузил коробку на верхнюю полку шкафа. — Осталось лишь дождаться знака.

Глава 17

Как и всем живущим в ожидании чего-то, Яакову не давал покоя вопрос: откуда придет знамение?