Несколько историй из жизни отсутствующих

Тела своего я не чувствовал, на прямой связи с головным мозгом были только веки. Они были тяжелые и поднимались и опускались ценой больших усилий. Объяснение представлялось мне простым: я был накачан анальгетиками для облегчения страданий перед неизбежной своей кончиной.

Удивительно, но подобная перспектива не вызывала во мне никаких эмоций. К предстоящему своему переходу в небытие я был равнодушен. Хотелось только, чтобы в момент этот, вместо похожего на стрекозу дипломированного специалиста по человеческим недугам, присутствовала бы около моего ложа прекрасная дева в коротком белом халатике с глубоким вырезом на груди, белом же колпачке с ярко-красным крестиком на лбу и раскрашенными в цвет крестика пухлыми губками и ноготками…

– Кхм! – доктор прервал мои грезы в тот момент, когда я увлеченно созерцал капельку пота, скользящую в направлении центра Земли по ложбинке между двумя теплыми холмами, двигающимися вместе с учащенным ее дыханием.

Я открыл глаза.

Кривящийся улыбкой большой тонкогубый рот заявил мне, что жить я буду, и тем дольше, чем лучше научусь выбирать себе соседей, что опасных повреждений внутренних органов у меня не обнаружено и что самые серьезные мои проблемы – это контузия и потеря пальца на правой руке. Далее последовало описание предполагаемого лечебного процесса, но я уже не слушал – во мне внезапно появилось и на удивление быстро стало расти раздражение, не оттого, конечно, что я так ошибся в прогнозах своего собственного будущего, и даже не оттого, что не дали мне досмотреть мою чувственную фантазию с медсестрой, а потому что этот похожий на насекомое умник позволил себе в каком-то чересчур игривом тоне высказываться о вещах, о которых он не имел ни малейшего представления и по отношению к которым подобный тон был совершенно неприемлем. На светлую память о Бобе наступила нога в грязном сапожище, а моя героическая стойкость в противостоянии двум неизвестного происхождения негодяям и вовсе осталась за кадром – было от чего разозлиться.

– Мы вас на ноги поставим, – доктор ободряюще оскалился, показав свои шикарные керамические зубы, – можете не сомневаться!

Я хотел было сказать ему, что еще немного – и я сам, безо всякой посторонней помощи, поднимусь и уйду отсюда, только чтобы избавить себя от нужды созерцать его лицо и слушать его речи, но не стал, потому что он, словно читая мои мысли, вдруг заторопился на выход и, помахав мне ручкой от самой двери, удалился.

В голове моей воцарилась тревожная неразбериха. Жизнь продолжалась, порождая массу вопросов, ответов на которые не было. Настроение стало стремительно падать, и появились первые признаки головной боли, которая обещала быть адской. Я с тоской подумал о том, что у меня не было никакого желания прыгать в окно тогда, когда меня запросто могли убить, а сейчас, когда впереди обозначилась перспектива долгих лет (при условии правильного подбора соседей), мне этого почему-то ужасно захотелось.

Я представил себе, как отрываю от тела все эти трубочки и проводки, хватаю мерзко пищащий плоской линией монитор осциллографа, разбиваю им оконный стекло-пакет, а потом разбегаюсь и головой вперед выбрасываюсь наружу. Полет до мостовой короток, но в эти мгновения я снова вижу два теплых холма, двигающихся вместе с учащенным ее дыханием.

В этот момент в палату вошла она – девушка из моих видений: длинные ноги, губки бантиком, колпачок с крестиком и короткий халатик с глубоким вырезом на груди.

Не могу сказать, что я как-то очень уж обрадовался – все силы ушли на злость, но выпрыгивать из окна я передумал.

…

В палате, разделенной на части плотными занавесками, нас было трое: я лежал посередине, напротив двери, справа от меня – какой-то чернокожий хулиган с пулевым ранением груди, а слева – трансвестит, которого выбросили на ходу из лимузина.

Хулиган все рассказал о себе сам. Ему было скучно пребывать в бездействии, не толкать «на своем районе» кокс, не избивать должников, не демонстрировать восхищенным девчонкам широко растопыренные пальцы в перстнях и массивную золотую цепь вместе с новым четырехсотсильным желтым кабриолетом. Поэтому он болтал без умолку.

Трансвестит разговаривать не мог – у него была сломана челюсть. Подробности о нем я узнал от Анжелики – той самой медсестры, которая явилась ко мне в тяжелую для меня минуту.

Тут, правда, нужно уточнить: явилась она не только ко мне, а ко всем нам, и исключительно как медсестра, хотя, если честно, глядя на нее, можно было подумать, что эта профессия – отнюдь не главная для нее. Впрочем, может быть, подобные подозрения и не были безосновательными, так мне, во всяком случае, казалось, когда Черный Брат, следуя своему основному инстинкту, всякий раз, когда она приходила делать ему уколы, откровенно заигрывал с ней, а Анжелика очень уж искусно умудрялась проходить по самому краю, в том смысле, что и не отвечала ему взаимностью, и одновременно своими действиями как бы провоцировала его.