Несколько моих жизней: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела

Варлам Тихонович Шаламов Несколько моих жизней: воспоминания, записные книжки, переписка, следственные дела

«Мне нужно сжечь себя…»

В рабочей тетради Шаламова 1966 года есть такая запись: «Мне нужно сжечь себя, чтобы привлечь внимание».

Страстная жажда отклика, понимания жила в Варламе Тихоновиче. Неудовлетворенная жажда. Автор «Колымских рассказов» часто кажется читателю неким изваянием из гранита, поднявшимся высоко над современниками, их слабостью и неразумием. «Каменный Варлам» – назвал его поэт.

Воспоминания Варлама Тихоновича и его записные книжки открывают нам внутренний, глубоко личный мир Шаламова – трагизм его вынужденной немоты, жажду сочувствия, понимания собеседника, читателя.

«Мир мал, но мало не только актеров, мало зрителей». Мало читателей, ибо истинный читатель – сотворец автора, он собой – своими мыслями, чувствами выявляет в тексте то, что там, в глубине, лежит, как золотоносная руда, – сокровенный смысл, тайну текста. Надежда, что такой читатель появится, порой покидала Шаламова.

Тайны речи твоей пусть никто не раскроет.
Мастерство! Колдовство! Волшебство!
Пусть героя скорей над горою зароют:
Естество превратят в вещество…

(«Пусть лежит на столе…», стихотворение 1972 г.)

В каждом рассказе и стихотворении Шаламова, как и каждого большого писателя, есть такой знак, адресованный читателю.

Думаю, тот, кто внимательно прочтет эту книгу, с предельной искренностью открывающую потаенный мир автора, поймет его рассказы и стихи лучше и глубже, примет их к сердцу, ибо, как говорит почитаемый Шаламовым Сент-Экзюпери – «зряче только сердце». Мы видим, как поступает Шаламов в самых критических ситуациях своей жизни, смертельно рискованных, как сохраняет он верность себе и искусству, не уступая ни государственному, ни либеральному террору.

Вместе с Шаламовым читатель пройдет по главным вехам его жизни – юношеская мечта о Свободе, Равенстве, Братстве; двадцатые годы, «штурм неба», утопленный в крови репрессий; голод тридцатых, после коллективизации; Москва, отгороженная кордонами от нашествия голодающих; Колыма 1938 года, расстрелы, холод, голод, побои; 1946 год – курсы фельдшеров и сражение с блатными: работая в приемном покое больницы, он возвращал обратно на этап блатарей, симулянтов, из-под гипса извлекая ножи, за все это был приговорен блатными, но тайное заступничество перед «авторитетом» врача Ф. Е. Лоскутова его спасло. Ф. Е. Лоскутова Шаламов называл праведником. Однако – «Богу не нужны праведники, те проживут и без Бога. Богу нужны раскаявшиеся грешники».

Судьба, действительно, жестока с праведниками – и с Лоскутовым, и с самим Шаламовым, словно непрерывно испытывая их на прочность. Какое воздаяние они получат и где – нам неизвестно.

В одной из последних своих тетрадей Шаламов напишет:

Я не просил пощады
У высших сил,
У рая или ада
Пощады не просил.

Он считал долгом сделать свое дело художника: написать о Колыме так, чтобы запомнили о ней навсегда. И дать какой-то нравственный пример людям этим делом.

«Я пишу не для того, чтобы описанное – не повторилось. Так не бывает, да и опыт наш не нужен никому.

Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишутся такие рассказы, и сами решились на какой-либо достойный поступок – не в смысле рассказа, а в чем угодно, в каком-то маленьком плюсе».

Это он сделал. Так он и жил, опираясь не на надежду, славу и успех, а на долг, нравственный императив. «В моей жизни не было удач», – писал Варлам Тихонович. Удары судьбы следовали один за другим, начиная с 1918 года: чтобы прокормить семью и ослепшего отца, он торговал пирожками на базаре. Последний удар – интернат для инвалидов, слепота, глухота…

Но стихи были с ним до самого последнего дня.

…Как ни трудна эпоха,
Я был ее сильней…

В каждой написанной им строке он предельно искренен, за каждым словом – его сердце, его ум, не знавшие хитрости, корпоративных интересов, приспособленчества ни к государству, ни к Западу.

Часто он кажется противоречивым, но это естественное свойство большого таланта, видящего вещи объемными, а каждая идея, человек, явление искусства или жизни – не плоскость, не однозначность, а сгусток энергии, творческой энергии, и постигать его, наверное, надо, рассматривая в объеме, в глубине, многообразии. (Вспомним А. Блока: «спасительный яд творческих противоречий. Собр. соч., т. 7. М. – Л., 1963. С. 24.) Этот «яд» спасает от самолюбования, убеждения в собственной непогрешимости, стремления поучать людей, от ограниченности и жестокости.