Несколько шагов до прыжка (СИ)

— Очень, — едва слышно выдохнул он в ответ, прежде чем поцеловать — мягко, осторожно, словно и сам боялся того, что Геллерт оттолкнёт, рассмеётся, ещё что-то…

Но Геллерт знал, как заставить его перестать думать такие глупости.

Просто углубить поцелуй. Быть настойчивее — как всегда, впрочем. Напрячь бёдра, намекая, что он совсем не против подняться из этого треклятого кресла. Встать вслед за Альбусом, едва он слез с его колен. И обнять, просто обнять, вжимая в себя, задыхаясь от запаха — его самого, ткани, пота, неизменного за всё время одеколона, дурея от близости, от тепла, даже жара, от того, что дорвался, наконец.

Никакие разговоры и не были нужны.

Им никогда не были нужны разговоры.

И тот — решающий и самый неприятный — попросту не должен был состояться.

Но к чёрту, к чёрту сожаления и воспоминания. Сейчас могло иметь значение — и имело — только настоящее.

— Геллерт.

На ухо, опаляя дыханием, заставляя, как мальчишку, ослабнуть в коленях — да он всегда произносил его имя так, что Геллерт с ума сходил. Всегда, даже в деловых разговорах. Может быть даже, частично именно из-за этого Геллерт в своё время согласился с ним работать.

Скучал. Чертовски.

Альбус где-то успел избавиться от пиджака, и мелькнула илея, что неплохо бы снять свой — мешает, создаёт лишний, ненужный барьер — и словно в ответ на неё Альбус чуть отстранился и потянулся к его пуговицам. Геллерт улыбнулся ему в лицо — часто так случалось, что они едва ли мысли друг друга не читали. По крайней мере, нередко догадывались, что каждому из них нужно.

Пиджак с тихим шелестом упал в пресловутое кресло, Геллерт прижался обратно — крепче, ещё крепче, ещё теснее и ближе, и щекой к щеке. Решительно дёрнул рубашку Альбуса из-под ремня, скользнул под неё руками, с точностью помня, где какая родинка, обжигая ладони, ловя его — свою? — дрожь, поворачивая голову, утыкаясь носом в висок…

Его потянули куда-то, ноги почти не слушались — да и какая была разница, если сейчас он шёл, не отцепляясь от Альбуса? Под колени ткнулся край кровати, они рухнули на неё, не расцепляя объятий, и Геллерт снова прижался лбом ко лбу Альбуса.

Хотелось — и не хотелось разговаривать. Снова, с полным правом, без издёвок, засыпать его ворохом извечных обращений, в ответ на которые он поначалу морщился, а после — улыбался, пусть даже одним взглядом. И наоборот — просто молчать, уютно, тепло… может, Геллерт даже боялся заговорить. Хотелось смотреть ему в глаза — и одновременно закрыть свои. Отдаться и голубому свету — никогда он не думал о цвете глаз Альбуса иными словами — и пульсирующему во всём теле ощущению «он рядом», которое, конечно, было сильнее, когда он зажмуривался. Хотелось вдыхать его запах — и затаить дыхание, чтобы прочувствовать то самое ощущение ещё глубже.

Давно уже Геллерт не терялся в своих желаниях настолько. И впервые ему не хотелось выбираться и искать выход.

На его щёку легла знакомая, не забытая ладонь. Геллерт почти безотчётно скопировал жест, почувствовал под пальцами родное тепло. Морщин было больше, чем раньше. Конечно, он замечал, но коснуться — совсем другое дело…

В голову не шло никаких мыслей, каких Геллерт опасался — ни «что ты наделал», ни, тем более, «что мы наделали» — ничего из подобных самокритичных глупостей. Если на то пошло, мыслей не было вообще. Было тепло, потерянное, казалось бы. Был Альбус. Да, просто был Альбус. И в преисподнюю всё остальное.

— Ты идиот, — всё-таки выдохнул Геллерт, чуть откинув голову назад, чтобы удобнее было смотреть Альбусу в глаза. Хватит, к чёрту, он девять лет подыхал без этого взгляда. Теперь не упустит ни секунды возможности.

Альбус с улыбкой провёл пальцем по его правой брови, снова заставляя зажмуриться и на секунду задохнуться:

— Я знаю.

— И я тоже, — вырвалось у Геллерта. Ни в какой другой момент он бы этого не сказал.

Рука Альбуса замерла — а потом он очень, очень нежно провёл по виску Геллерта. Ах да. Это его безмолвное «перестань, пожалуйста»… Что ж. Он перестанет — но только потому, что есть куда более важные занятия, чем признаваться друг другу в собственном идиотизме. Это могло бы занять весь вечер. А они здесь совсем не за этим.

— Я думаю, — негромко заговорил Альбус, — всё-таки стоит открыть шампанское. Нам действительно есть, что отмечать.

И накрыл своей ладонью руку Геллерта. Явно показывая: он совсем не об удачных прокатах их подопечных.

Геллерт, усмехнувшись, сел — оказывается, они упали поперёк кровати, а он даже не заметил. Ещё бы…

Шампанское торчало в ведёрке — на столике в изножье кровати. Розовое, естественно.

— Твой романтизм… — начал Геллерт, но его перебили:

— …зачастую оборачивается вполне положительно. Открывай.

Геллерт подавил ухмылку. Альбус оставался Альбусом. И они всё также продолжали спорить и язвить. Только у этих споров и обмена подколками теперь был совершенно иной оттенок. Такой, как нужно. Тот, что всегда был им необходим.

Всё же, возможно, стоило показать улучшенную версию программы Криденса… пораньше. Возможно.

Впрочем, какая разница, когда именно это было сделано, если исход — идеален?